Он уже успел попрощаться с жизнью и весь следующий час думал только о том, что важнее — уйти из нее быстро или уйти достойно, когда новый дорожный указатель вернул в его сердце надежду. «Новосибирск — 12 км».
Значит, все-таки на восток. Значит, купились на его обман. Видимо, они просто объезжали препятствие на пути. Эта, казалось бы, кратковременная отсрочка наполнила Сашино сердце таким ликованием, будто он выиграл в лотерею миллион. Ему даже пришлось заставить себя думать об обугленных трупах и размозженных костях, чтобы взгляд, светящийся радостью, не выдал его. Он расслабился и откинулся на спинку сиденья. Впереди было еще много часов дороги.
Конечно, можно было сказать, что тайник ближе, в какой-нибудь из пригородных лесопосадок. Но путь туда недолог, и протекал бы он, скорее всего, без остановок, так что по логике вещей шанс убежать был бы мизерным. Слишком удаленный тайник тоже вызвал бы обоснованные подозрения.
«По теории вероятности попадают все в неприятности» — эта строчка из дебильной старой песни вторые сутки не шла из Сашиной головы. Путь до вымышленного тайника, который раньше можно бы было проделать за час, занял больше суток. Постоянно приходилось то съезжать с шоссе и прорываться по бездорожью, объезжая непреодолимые завалы, то плутать по проселкам в поисках обходного пути там, где дорога превращалась в непрерывное кладбище погибших автомобилей.
Ехать в густом черном тумане приходилось со скоростью утомленного пешехода — и все же четыре раза их «лендкрузер» поцеловался со своими мертвыми собратьями, помяв их своим мощным «кенгурятником». Даже на десяти километрах в час встряска от столкновений доставляла пассажирам мало удовольствия. Несмотря на двести с лишним «лошадей» под капотом и зимнюю резину, машина то и дело застревала, и тогда им приходилось всем вместе выталкивать ее из снежного плена.
Но все это играло Саше на руку. Чем больше у него времени, тем выше шансы. Он надеялся на то, что, попривыкнув к нему, они потеряют бдительность. Сколь соблазнительной ни выглядела идея мести, парень хотел одного — свободы. Но пока подходящей возможности не выпадало. Во время остановок с ним рядом всегда находился хотя бы один из них.
Второй день он был пленником троих субъектов, которых про себя без изысков называл подонками. По обрывкам разговоров Данилов постепенно восстановил картину их жизни и пришел к выводу, что ему крупно не повезло. Он умудрился повстречаться с самыми отмороженными ублюдками на территории бывшей России.
Двое из них были из Кузбасса — обращение «земеля» оказалось почти верным. Ну и что, если два последних года он прожил в Новосибирске, раз у него на генном уровне заложена принадлежность к земле Кузнецкой? Третий тоже оказался приезжим, аж из Европейской части России.
«Земляки», как он узнал из их разговоров, были солдатами срочной службы, отдававшими конституционный долг Родине где-то неподалеку. Чтобы понять это, хватило бы взгляда на их чуть отросшие ежики волос и одежду — смесь старого камуфляжа с дорогим новьем, на которое в прежней жизни они могли только пускать слюни.
Когда призвавшая их страна перестала существовать, бойцы сочли себя свободными от обязательств и в расчете на то, что в наступившем бардаке всем будет не до них, покинули расположение части. Расчет оправдался. Сколько бы дел они ни натворили, не было заметно милиции, идущей по кровавым следам.
Домой они не рвались, хоть и жили в соседнем регионе. Зато казенные автоматы хлопцы, уходя, решили прихватить с собой по принципу «авось пригодятся». И ведь пригодились. Видимо, звериное чутье подсказало им, что мир перевернулся с ног на голову и то, что было невозможным вчера, завтра станет привычным. В новом каменном веке, наступившем после затмения, прав будет не тот, у кого бабки и связи, а тот, у кого больше патронов и меньше сантиментов. Такими они и стали. А может, были всегда. Оба, кстати, за свою недолгую жизнь уже успели посидеть по малолетке, причем не за разбитое стекло.
Третий прибился к гоп-компании уже после, совершенно случайно натолкнувшись на дезертиров примерно так же, как Александр, но был принят ими, доказав свою профпригодность. Он в основном выполнял работу механика-водителя и с пленным почти не пересекался.
Вроде бы эта троица была Сашиными товарищами по несчастью, такими же беглецами от наступающей библейской катастрофы. Но почему-то парню меньше всего хотелось делить с ними кров. За те полтора дня, что он провел в их обществе, они почти никого не убили. Всего двоих. Но что-то заставляло Сашу думать, что их послужной список гораздо шире. Двое за два неполных дня… Произведя простейшее арифметическое действие в уме, он получил цифру четырнадцать. Четырнадцать покойников за две недели.
Впрочем, тут была закавыка, осложняющая вроде бы нехитрый подсчет. Где гарантия, что они покинули свою часть в первые же сутки? Местами, насколько знал Саша, подобие порядка держалось по инерции еще почти неделю. С другой стороны, как теперь узнать, когда бойцы, ушедшие в самоволку, трансформировались в бандгруппу? Ведь первые дни они могли сидеть тихо и не высовываться, стараясь затеряться среди беженцев.
И, наконец, третий момент. Как узнать, насколько высокой была их активность в первую неделю, когда дороги еще не были вымершими? Это сейчас можно было караулить сутки и повстречать только один «газик» с двумя зачуханными фермерами. А тогда поток транспорта был хоть и не сплошным, как раньше, но достаточно плотным, чтобы за один день настрелять вчетверо больше. Только заряжать успевай да трупы в кювет сбрасывай.
Конечно, в таком деле, как засада на шоссе, должны были быть дни «летные» и дни «пролетные». Но при любых раскладах количество их жертв переваливало за два десятка. Железно. Вот вам и уголовное дело в десяти томах.
Поразмыслив над этим, Данилов понял, что легко отделался. Что такое удар прикладом? Ерунда, принимая во внимание то, что у этих типов было заведено сначала стрелять, а потом смотреть, что это движется там вдалеке.
Но дело было даже не в них. В тот момент Саша любому, даже самому приятному обществу предпочел бы одиночество. Когда ему было плохо, он нуждался не в словах утешения, а в том, чтоб его оставили в покое. Умереть парень планировал один, и никто не должен был ему мешать. Смерть он считал делом сугубо интимным, как отправление физиологических потребностей. А тут эти, которым, прямо по Блоку, на спины б надо бубновый туз.
Относились они к нему не то чтобы плохо, а как к скотине. Без зла, но так, будто до них не доходило, что он тоже человек. Большую часть времени его держали связанным — туго скрученные капроновым шнуром руки болели нестерпимо. Один раз, отправляясь втроем на вылазку к оптовому складу, ребятки на пару часов запихнули его в багажник, предварительно отобрав всю теплую одежду. Чтоб не сбежал, даже если сумеет выбраться на манер Дэвида Копперфильда.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
