Незнакомец ошибся: прошло не так уж много времени, и графа «национальность» из паспортов исчезла, хотя вряд ли это привело к каким-то решительным изменениям.
– Вы путаете одно с другим, – сказал я. – Национальность одно, а то, что у вас, другое.
– Как хорошо вы сказали! – рассмеялся он. – «То, что у вас»! Будто это болезнь какая-то, вслух сказать стыдно! Зараза! Типа – сифилис! Да к сифилитикам и то лучше относятся, у нас венерическими болезнями мужики хвастаются, как наградами! Скажете, нет?
Я не сказал нет, потому что у меня было несколько знакомых, переболевших болезнями этого рода, и они, правда, не только не скрывали это, но рассказывали с гордостью.
– Есть только одно зло! – поднял палец незнакомец. – Насилие! Насилие человека над человеком. При этом насилие государства и общества в разумных пределах допускаю и даже одобряю. Но человек человека насиловать не имеет никакого права. Ни в какой области! Хоть вам производство, хоть любовь, хоть что! Согласны?
Как мне было не согласиться, я уже хорошо это испытал на своей шкуре.
С Ульрихь именно к этому и пришло – к насилию с ее стороны. Она звонила, приезжала, не давала прохода и продыха, ревновала, закатывала истерики, грозила самоубийством, десять раз я с нею расставался, но получалось так, что опять сходился. Однажды у меня в гостях была университетская подруга, Ульрихь позвонила, подруга, оказавшись рядом с телефоном, взяла трубку:
– Вас слушают! Нет, вы туда попали. Он сейчас занят.
Я, иронично улыбаясь, протягивал руку к трубке. Эта улыбка тут же предала Ульрихь, и девушка, конечно, это предательство увидела. И начала подыгрывать.
– Кто я? Очень хороша знакомая. Совсем хорошая. Ладно, я его девушка, вы довольны?
Ульрихь примчалась через полчаса на такси. К этому моменту я рассказал о ней подруге, и та предложила помощь: сделаем вид, что она действительно моя девушка.
Как задумали, так и поступили. Ульрихь разошлась во всю силу своего темперамента, называла разными словами и меня, и ее, дважды ударила меня кулачком в плечо и один раз толкнула подругу, потом плакала, потом ей стало плохо, я поил ее чем-то из аптечки…
Наша с нею история кончилась, она через месяц уехала насовсем, а подруга осталась, началась другая история, где я вынужден был продемонстрировать, что умею быть благодарным, а потом с ее стороны последовал ряд нежных, ласковых, любовных и при этом вполне насильственных действий. И сюжет, однажды проигранный и прожитый с Ульрихь, повторился с нею, а потом вообще стал проклятием моей жизни, возвращаясь в разных обличьях с пугающей неизбежностью.
Но мы ведь не об этом, мы —
а о чем?
О привычке добавлять, которой я отравлен и от которой, быть может, никогда не избавлюсь? Правда, бывает это только при первом взгляде, при первом знакомстве, а если сходишься, все уходит на второй или третий план, в глубокий знаменатель, но далось мне это не сразу.
Я и сам в глазах многих человек с добавкой. Либераст, креакл, образованщина, да мало ли. И за еврея не раз принимали, благодаря сомнительной фамилии. Или помню, как впервые столкнулся с тем, как гордая принадлежность к великой нации может, оказывается, кого-то напугать. Попав в Нью-Йорк на рубеже девяностых, я бродил с другом Петей, театральным режиссером, по аллеям Центрального парка, мы обсуждали наше совместное творческое будущее, представлявшееся блистательным и международным, присели на лавочку возле какой-то скульптурной группы. На нее взбирался малыш лет шести. Пыхтел, старался. Скатился, крикнув:
– Черт, опять!
Я удивился и обрадовался родной речи и окликнул его:
– Привет, тебя как зовут?
Мальчик глянул на меня, не ответил и, сопя, полез опять вверх.
– А ты сними ботинки, попробуй босиком, тогда получится! – посоветовал я ему.
И тут раздался злой женский крик:
– Майкл, быстро сюда!
Я оглянулся. Молодая женщина, высокая, прямая. Взгляд на сына и только на него, никаких косвенных лучей, как это обычно бывает у моих соотечественников.
– Майкл, кому сказала!
– Я с ним даже не говорю! – недовольно ответил мальчик, косясь на меня.
– Ко мне, я сказала!
– Вы что, я же русский! – успокоил я ее.
Она посмотрела на меня с откровенной и даже подчеркнутой презрительностью и сказала:
– Вот именно!
И ушла, таща своего Майкла за руку.
Петя хохотал, утирал слезы и приговаривал:
– Я русский! Майкл, сними ботинки, а еще лучше штаны!
– Дурак, – сказал я ему.
– А ты умный? Скажи спасибо, что она полисмена не позвала. Улетели бы тогда с тобой на родину – только неизвестно когда!
И мы заторопились в аэропорт.
А в другом аэропорту, задолго до этого, сидела красивая рыжеволосая девушка с гитарой в руках, с красивой фамилией Ульрихь. Я сам предложил ей – проводить, помочь довезти в аэропорт вещи. Довез, сразу же прощаться было неудобно, сел с нею в зале ожидания. Мы молчали. Потом она достала из чехла свою старенькую гитару (на которой играл Витя), провела по струнам и запела негромко, почти шепотом:
Нет, мой милый, никуда я не уеду.
А иначе мы не вынесем разлуки…
Слезы текли по ее лицу, я жалел ее, я опять ее любил, но терпел и ждал, когда же объявят посадку на рейс.
Бумажный самолет
Трагикомедия в двух действиях
Вместо предисловия. Разговор драматурга с редактором журнала «Современная драматургия», где впервые была опубликована эта пьеса.РЕДАКТОР
Вопрос, который первым сам собою
Напрашивается: почему в стихах?
ДРАМАТУРГ
Ну, я стихами это не назвал бы.
Ритмическая проза – так верней,
Хоть есть и рифмы кое-где. Навскидку
Отвечу так: все господа актеры
Ужасно любят отсебячить. Я,
Попав на свой спектакль и слыша текст,
Не раз спросить хотел: а что за пьеса?
Я этого, ей-богу, не писал!
Когда есть ритм, то вольно иль невольно
Актеры будут следовать словам,
А не тому, что кажется им лучше.
РЕДАКТОР
Сойдет за версию. А ежели серьезно?
ДРАМАТУРГ
Пожалуй, дело в том, что я хотел
Столкнуть две разноправные стихии:
Высокий ямба штиль – и просторечье.
Когда герой, ну, типа, мямлит чё-то,
Уныло кособочит языком,
В колдобинах трясется смутной речи,
Нескладной, бытовой, и вдруг нежданно
Глаголом звонким жжет и сам себе
При этом удивляется, я вижу,
Как он на миг становится другим,
Взлетает…
РЕДАКТОР
На бумажном самолете?
ДРАМАТУРГ
Ну да, наверно. Грубо говоря,
Об этом пьеса: о минутах кратких
Полета, и о том, как все хотят
Взлететь. Но вот куда – не понимают.
И тюкаются носом.
РЕДАКТОР
А потом?
ДРАМАТУРГ
Потом опять. Но пьеса о другом.
Она, как я сказал, о столкновеньях
Того, что есть, с тем, что хотим мы видеть
В себе, в других… Ну, в общем… как-то так.
РЕДАКТОР
Ясней не сформулируете?
ДРАМАТУРГ
Вряд ли.
Да и зачем театр тогда? Пусть он
Найдет свой смысл и, может быть, закон
Короткого, но дерзкого полета.
И самолетик попадет в кого-то.
РЕДАКТОР
(иронично почесывая затылок)
Да. В критика. Причем не в бровь, а в глаз.
ДРАМАТУРГ
(горделиво почесывая лоб)
О критиках я вам…
РЕДАКТОР
(с соболезнующей улыбкой)
Не в этот раз!
Действующие лица
АНТОН, жених.
НАТАША, невеста.
ИРИНА СЕРГЕЕВНА, ее мать.
ВИКТОР ИЛЬИЧ, отец Антона
ГАЛИНА ПЕТРОВНА, мать Антона.
ОЛЕГ, друг Наташи.
ЮЛЯ, ее подруга.
КРИСТИНА, девушка по вызову.
ОФИЦИАНТКА.
МАША, регистратор загса.
ВЛАД.
ГОСТИ в загсе и на свадьбе.
Первое действие
1
Дачный участок. Конец лета, много цветов. На заднем плане скромный дом. Среди цветников прогуливаются АНТОН и НАТАША. Она срывает цветы, собирая букет, который становится все больше и больше.
НАТАША
Нет, просто я хочу понять реально,
Кто будет из твоих?
АНТОН
Сейчас скажу.
(Загибает пальцы.)
Серега, Витька, Бурунов с подругой,
Васяня с бабой тоже, Толик, Кутя,
Чупаткин, Никитос, Колян с женой,
Ромаха, Дэн…
НАТАША
Какой еще там Дэн?
Такой косой урод без уха, что ли?
АНТОН
Нет, Дэн без уха – тот из Бирюлева.
Ему отгрыз папаша спьяну в детстве —
Хотел, ну, типа, поиграть с сынком,
Тот дернулся, и опа, уха нету.
А этот с Бутова, он с ухом. А косой
И вовсе Кутя. Ты не перепутай,
А то обидятся.
НАТАША
Да я уже в отпаде!
Какой-то Никитос, Васяня с бабой
И Дэнов целых два, вот ни фига!
Один, блин, с Бутова, другой, блин, с Бирюлева,
