— Для перевоспитания молодого поколения.
— Мне ни к чему, — сказал Гаврилов. — Меня с утра до вечера перевоспитывают. Мать, учителя и кому не лень.
— А результат? — спросил Грубин.
— К счастью, нулевой, — ответил трудный подросток.
— Значит, не хочешь? — Ложкин был огорчен. Он понимал, что силой прибор на Гаврилова не навесить.
Но Грубин знал, что отрицательные натуры склонны к коррупции.
— Мороженого хочешь? — спросил он.
Гаврилов снисходительно улыбнулся. Мороженое он уже перерос, и Грубин это понял.
— А что нужно? — спросил Грубин.
— Кассеты, — ответил Гаврилов.
— Сколько?
— Пять.
— Ты с ума сошел!
— Две.
— По рукам. Заходи ко мне, установим аппаратуру.
Когда процедура окончилась, Грубин поставил условия:
— Датчики не срывать. Прибор носишь сутки, несмотря на все неудобства. Стараешься перевоспитаться.
— Если будешь себя вести достойно, — сказал Ложкин, — никаких неудобств прибор тебе не причинит.
— Потерпим, — сказал Гаврилов. — Гонорар приличный. Следить за мной будете?
— Ненавязчиво, — сказал Грубин.
— Тогда три кассеты.
— Грабитель! — закричал Ложкин. Но пришлось согласиться.
Гаврилов сообщил, что намерен отправиться в парк на автобусе.
В автобусе он сразу бросился вперед и занял свободное место.
Тут в проходе возникла старушка с сумкой и медленно пошла вперед, поглядывая, где сесть. Когда она поравнялась с подростком, тот вдруг подскочил и замер в неудобной позе.
Бабушка сказала спасибо и села, а Коля глазами отыскал наблюдателей, и губы его сложились в обиженной гримасе. Грубин ободряюще улыбнулся подростку, а Ложкин спросил Грубина:
— По какому принципу?
— Когда бабуся приблизилась на критическое расстояние, фотоэлемент включил цепь, и Гаврилов получил легкий удар током в нижнюю часть спины.
Гаврилов уже протолкался к испытателям.
— Вы чего? — спросил он. — Издеваетесь?
— Нет, — сказал Грубин. — Воспитываем.
— За что током били?
— Место в автобусе надо старшим уступать. Не слышал?
— Не буду я воспитываться.
— И не надо. Кассет не получишь.
Гаврилов взвесил все «за» и «против». Тут как раз автобус остановился у парка, он выпрыгнул из него и побежал по аллее, возможно надеясь, что наблюдатели его потеряют.
Но спешка его подвела. Он на бегу врезался в крепкого пожилого мужчину, открыл рот, чтобы произнести неуважительное слово, но так и замер с выражением крайнего отчаяния на лице.
— В чем дело? — спросил Ложкин Грубина.
— Уловив специфическое сокращение гортани, — разъяснил Грубин, — включилась парализующая система. Сейчас отпустит.
— Что же делается? — крикнул Гаврилов наблюдателям. — За что?
— Ты что хотел тому мужчине сказать?
— Но ведь не успел!
— Отказываешься от опыта?
— Потерплю, — махнул рукой Гаврилов, перед которым маячили три кассеты, и понуро побрел по аллее.
Навстречу шла Люся Сахарова, девочка из Колиного класса, тоненькая рыжеватая блондинка, нос и щеки которой украшали изящные веснушки.
— Коля! — воскликнула она. — Ты на меня не обиделся?
— Нет, — Коля проглотил слюну и кинул взгляд через плечо. На самом деле он был смертельно обижен.
— Меня вчера мама в кино не пустила, — сказала Люся. — Они в гости пошли, а меня с Петькой оставили.
Гаврилов Люсе не поверил, потому что из его разведданных следовало, что Люся была в кино, но с неким Матвеем Пикулой. В иной ситуации он сказал бы все, что думает об этом предательстве. Но на этот раз он лишь выдавил:
— К сожалению, я не могу принять ваших извинений, так как они не соответствуют действительности.
— Дурак, — обиделась Люся, которой очень хотелось сцены ревности.
Она застучала каблучками по дорожке, убежала, а Гаврилов грустно улыбнулся, глядя ей вслед.
Вся сцена свидетельствует о том, что Гаврилов сделал выводы воспитательного порядка.
— Что сейчас там происходит? — спросил Ложкин, выглядывая из-за куста.
— Учитывая тот факт, что Гаврилов смог овладеть собой, наша система переключилась на поощрение. Она его гладит.
Гаврилов не заметил поощрения. Он думал.
Потом, не глядя на наблюдателей, пошел домой.
В пути пришлось задержаться, так как в сквере у церкви Параскевы Пятницы пионеры сажали молодые деревца. Прибор заставил Гаврилова ринуться к пионерам и в течение часа копать ямы и носить воду, помогая им. Пионеры удивлялись, но не возражали. А Гаврилов думал.
Грубин с Ложкиным были довольны экспериментом. Они устали следить за Гавриловым и, когда тот вернулся домой, хотели прибор снять. Но, к их удивлению, подросток наотрез от этого отказался.
— Уговор был, — сказал он, — до завтрашнего утра.
— Как действует! — Ложкин был поражен.
— Перевоспитываюсь, — коротко ответил Гаврилов.
Вечером он был вежлив с матерью, убрал и вымыл за собой посуду, подмел комнату, вымыл окна. Мать была убеждена, что он заболел, и еле сдерживала слезы.
А Гаврилов думал.
В тот день он впервые воочию столкнулся с принципом изобретательства. Он заключается в том, что изобретение обязательно палка о двух концах: оно рассчитано на благо, но от этого блага кто-то страдает. От новой сети страдает рыба, от новой плотины страдает рыба, от замечательной фабрики, построенной на берегу реки, страдает рыба, от волшебных удобрений, что выливаются на поля, а потом с дождевой водой попадают в озеро, страдает рыба. Всегда найдется какая-нибудь рыба, которая пострадает от могучего прогресса.
Гаврилов не хотел быть рыбой. Даже за кассеты.
Ночью он разобрал прибор и тщательно исследовал его.
Ранее его не тянуло к изобретательству, потому что лично его это не касалось. Испытание, которому его подвергли соседи, дало толчок его творческой энергии.
Разумеется, сообразительному подростку ничего не стоило поменять в приборе полюса и получать поощрения за грубость или отлынивание от работы. Но Гаврилов сделал шаг вперед, потому что был талантлив.
За ночь он разобрал на детали ценный магнитофон «Сони» и телевизор «Рубин».
К утру новый вариант прибора был готов и отлично уместился в дедушкином серебряном портсигаре. И Гаврилов лег спать.
Разбудил его голос Грубина.
— Коля! — кричал Грубин со двора. — Сутки прошли. Держи деньги на кассеты. Отдавай машину.
— Сейчас приду, — отозвался Гаврилов.
Грубин и Ложкин стояли посреди двора.
Гаврилов вынес им прибор. Свой лежал у него в кармане.
— Давайте кассеты, — сказал он.
— Вот деньги. — Грубин полез в карман. Грубин держал слово.
— Не нужны ему деньги, — отчеканил Ложкин. — Деньги развращают молодежь. Пускай скажет спасибо, что мы его добру учили.
— Вы обещали, — кротко сказал Гаврилов.
— Вот сейчас твоей матери скажу, как ты взрослых шантажируешь! — возмутился Ложкин. — Да я. Да как ты.
И Ложкин замер с открытым ртом.
— Что такое? — удивился Грубин. — Что случилось?
Ложкин хлопал глазами и молчал.
— Уловив специфическое сокращение гортани, — спокойно ответил подросток, — включилась парализующая система.
— Да как же? — Грубин был потрясен. — Ведь Ложкин к прибору не подключен!
Гаврилов ничего не ответил.
В отличие от первобытной, примитивной модели Грубина прибор Гаврилова действовал на расстоянии.
Прошедшее время
Новая модель машины времени, сооруженная профессором Львом Христофоровичем Минцем с помощью золотых рук Саши Грубина, помещалась на первом этаже, под лестницей дома № 16 по Пушкинской улице. Она была замаскирована дверью в чулан, чтобы никто из детей, играя, не провалился случайно в другую эпоху.
Представляя собой тончайшую ленту, машина времени облегала изнутри раму двери и была покрашена суриком, так что посторонний взгляд никогда бы не заметил этого величайшего изобретения.
Если ты, открыв дверь в чулан, переместишь стрелочку на потайном циферблатике, а потом нажмешь синюю кнопочку, то окажешься в прошедшем времени.
Теоретически можно отправиться и к динозаврам, но только на это не хватало энергии, так что полвека были пределом.
Профессор Минц и узкий круг посвященных в составе соседей по дому и друзей — Александра Грубина, Корнелия Удалова и старика Ложкина — машиной не злоупотребляли и ее существование хранили в тайне. Полагали, что, когда наладят изобретение, отдадут его народу.
Порой кто-нибудь из экспериментаторов со всеми предосторожностями посещал прошлое. И это сходило с рук, пока не проштрафился Удалов.
Как-то вечером, с разрешения Минца, Корнелий Иванович решил заглянуть в пору собственного детства.
Минц контролировал опыт снаружи.
