Размен состоялся 1 июня 1619 г. Филарета передали за полковника Струся, захваченного при взятии Москвы Всенародным ополчением в 1612 г. Митрополит сострадал несчастливому вояке и еще в 1615 г. обещал «Струсовой панье», приходившей просить за мужа: «Отпишу де я к сыну своему… чтоб жаловал мужа твоего и свыше прежнево; а потом бы де судил Бог мне видеть сына своего, а тебе б дожидатца мужа твоего!»
Долгожданный Филарет вступил в пределы России триумфатором. В сопровождении огромной толпы возвращающихся из польского плена и не меньшей свиты следовал он от города к городу, принимая приветствия и раздавая благословения. «Зрадовалося царство Московское. И вся земля Святорусская», — пелось в сложенной тут же и незамедлительно записанной англичанином Ричардом Джемсом народной песне (опубликованной Ф. И. Буслаевым).
Гонцы сновали по Можайской дороге между праздничным поездом Филарета и царским дворцом. Сын не мог нарадоваться избавлению отца от почти девятилетнего пленения, но не мог и нарушить царский чин, бросившись навстречу отцу. Торжественные встречи от царского имени устраивали специально посланные лица.
Первая была в Можайске под началом Рязанского архиепископа Иосифа, боярина Д. М. Пожарского и окольничего Г. К. Волконского. Вторая — в Саввино–Сторожевском монастыре близ Звенигорода, под руководством Вологодского архиепископа Макария, боярина В. П. Морозова и думного дворянина Г. Г. Пушкина. Третья встреча была устроена Крутицким митрополитом Ионой (исполнявшим обязанности по управлению Церковью в отсутствие патриарха), боярином Д. Т. Трубецким и окольничим Ф. Л. Бутурлиным в селе Хорошове, уже близ Москвы.
За пять верст от столицы Филарета «встречали все бояре» (по словам «Нового летописца»), а главное — сам государь «с дворянами и со всем народом Московского государства». Михаил кланялся отцу в ноги, отец кланялся сыну–государю; «многие бо слезы быша тогда от радости у государя царя и у всево народу». Плакал ли Филарет — летописец не упоминает.
За Каменным городом в Москве митрополита Ростовского и Ярославского встречали с крестами все церковные власти первопрестольной. В память этого события был заложен храм пророка Елисея (между Никитской и Тверской), установлено ежегодное празднество «большое», объявлена амнистия всем узникам, пребывающим в тюрьмах и ссылке.
Филарет прошествовал в Успенский, затем в Благовещенский собор для поклонения святыням, но на Патриаршем дворе стать отказался, к великому огорчению устроителей праздника. Посетив сына в царских палатах, митрополит ушел на подворье Троице–Сергиева монастыря.
Сломать сценарий официального торжества, однако, не может на Руси никто, даже такой человек, как Филарет Никитич. Пока он проявлял свой норов, «власти, и бояре, и всем народом Московского государства» били челом царю Михаилу Федоровичу «со слезами, чтоб он, государь, упросил у отца своего, государя Филарета Никитича, чтоб вступился в православную християнскую веру и был бы на престоле патриаршеском Московском и всеа Русии».
«И государю царю и великому князю Михаилу Федоровичу их челобитье годно бысть. И поиде со властьми и со всеми бояры ко отцу своему Филарету Никитичу, и молише ево». Митрополит долго «отпирашеся», ссылаясь на свою старость, на перенесенные скорби и «озлобления», на желание, наконец, пожить в тишине. Просители умоляли усиленно; Филарет стоял еще тверже.
Ему сообщили, что более в России нет человека, «достойна быти таковому делу, и мужа во учениях божественных… зело изящна, и в чистоте жития и благих нрав известна. Наипаче же, — подходили просители к сути дела, — и сего ради, яко по плоти той отец царев, и сего ради да будет царствию помогатель и строитель, и сирым заступник, и обидимым предстатель».
Сопротивление Филарета только придавало соли этой церемонии. В конце концов власти напомнили ему о гневе Божием за сопротивление воле Собора и явному Господнему соизволению. Никитич сдался и изволил стать патриархом. 21 июня царское семейство обсудило между собой подробности поставления, а 22—24–го числа оно весьма торжественно совершилось.
Для придания особого блеска церемонии использовали Иерусалимского патриарха Феофана, заехавшего в Москву, по остроумному замечанию летописца, по пути от Гроба Господня в Константинополь. Помимо прочего, Феофан вместе с русским духовенством дал Филарету ставленную грамоту, как бы заново утверждающую патриарший престол в России и право русских первосвятителей «поставлятися своими митрополитами».
История этой грамоты показывает еще одну черточку в характере Никитича. Когда в страшный пожар, уничтоживший значительную часть московских архивов, подлинник грамоты сгорел — а было это аж в 1626 г., — Филарет не поленился специально отписать Феофану, чтобы получить от него новую грамоту. Кроме того, он созвал собор русских архиереев, дабы они написали и скрепили печатями свою грамоту вместо сгоревшей.
Никаких, ни наималейших сомнений в законности поставления Филарета патриархом не имелось. Власть семьи Романовых к тому времени была незыблема. Оправданий Никитичу не требовалось. Но в хозяйстве ничего пропадать не должно было! Грамота — мелочь, однако в то же время была проведена огромная работа по восстановлению всех архивов центральных ведомств, для чего на местах были собраны тысячи документов. Историки до сих пор благодарны за это Филарету.
Россия на «семейном подряде»
Описывая патриаршество Филарета Никитича, историки пребывают в большом затруднении. Документальных и повествовательных материалов — масса. Живописных сцен и драматических конфликтов предостаточно. Но как отделить деятельность патриарха от правления его сына, царя Михаила Федоровича? Ограничить Филарета одними церковными делами совершенно невозможно, рассказ о его государственной деятельности превращается в монографию о политической истории России 1619–1632 г.
Ситуация и впрямь сложилась своеобразная. «Великий государь святейший патриарх» по прибытии в Москву из польского плена незамедлительно начал править не токмо именем «великого государя царя», но и своим собственным. Характерно местническое дело между боярами, в коем Михаил Федорович заметить изволил, что «он, государь, и отец его государев, великий государь святейший патриарх — их царское величество нераздельно, тут мест нет»! [171]
Как и царь, патриарх имел своих стольников (составлявших его светский двор), свои приказы (центральные ведомства), принимал и отпускал иноземных послов (если не делал это вместе с сыном, сидя по его правую руку), полновластно правил патриаршими землями (как государь — дворцовыми владениями). Сверх того, многие царские дела решались Филаретом по–своему и разделить волю отца с сыном весьма трудно.
Из обширной переписки Михаила и Филарета (только отец написал 178 писем!) известно, что патриарх мог по своему усмотрению отменять прямые указы царя [172]. По сохранившимся документам, патриарх дал 40 пиров, на которых присутствовал государь, чего раньше никогда не бывало, и удостоил своим посещением добрую сотню царских обедов [173]. Встречать Филарета из частных поездок на богомолье бояре выезжали из Москвы за много верст, причем он сам писал сыну, какова должна быть встреча. И, главное, при всем уважении к сану Михаила Федоровича Филарет ощущал себя главой правящей семьи. Переписка выявляет это с полной несомненностью.
На этом рассказ о деяниях государственных можно было бы завершить, отослав читателя к какому–либо солидному историко–политическому труду (например, 9–му тому «Истории России» С. М. Соловьева). Но одно существенное уточнение требуется: правящих персон было не двое, а трое! Третьей по счету, но не по значению, была жена Филарета и мать Михаила «великая старица» Марфа Ивановна.
Поправка тем более необходима, что в российской историографии сложилось весьма ошибочное представление о роли женщин в общественной жизни допетровского времени. Сказки об их «теремном заточении» и чуть не восточном деспотизме мужчин столь же распространены, сколь и неверны.
Пример Марфы Ивановны, юридически разведенной с супругом обоюдным иночеством и лишенной прав «матерой вдовы» совершеннолетием сына–государя, достаточно красноречив. Ее мужчины могли править страной по своему усмотрению до тех пор, пока «великая старица» не изъявляла собственной воли.
Так, она поддержала милых своему сердцу сородичей Салтыковых, воспротивившихся в 1616 г. женитьбе Михаила на красавице Марье Хлоповой. Попытки «обнести» невесту перед влюбленным государем оказались тщетны. Даже Земский собор не мог повлиять на Михаила Федоровича. Только под давлением матери царю пришлось отказать невесте и отослать Марью в Нижний Новгород.
Возвращение из плена Филарета и воссоединение семьи породили у мужчин Романовых иллюзии. Но трогательные письма «свету очей моих, государю и супругу» не означали смягчения нрава Марфы Ивановны. Старица радовалась, что болеет одновременно с Филаретом (у того обострилась подагра). Патриарх благодарил Господа в письме к сыну за то, что Бог «нас обоих посетил болезнию; а вам бы, великому государю, об наших старческих болезнях не кручинитися; то наше старческое веселие, что болезни с радостию терпети». Однако, когда тронутый скорбью сына отец пожелал возвратить ему невесту…
