Газовых Гигантов о том, что ты сделала. Величайшая из слуг окраины заслуживает большего, чем моя скромная благодарность.
Старуха послушно кивает. В присутствии господина она из гончей преобразилась в щенка. Это восхищение разделяют Диомед и остальные присутствующие. Я чувствую, как оно начинает просачиваться и в мою душу. Только Кассий кажется невосприимчивым к нему. Его взгляд блуждает в поисках способа побега, что следовало бы делать и мне.
Наконец Ромул подходит к Серафине. Девушка встает на колени, склоняет бритую голову. Ее взор устремлен в пол. Отец приподнимает ее голову за подбородок и целует дочь в лоб.
– Серафина… Моя пылкая. Как я скучал по тебе…
– Отец… – Серафина смотрит на него, и на ее яростном лице написана абсолютная любовь.
– Я не знал, увижу ли тебя снова.
Разве кто-нибудь смотрел на меня с такой любовью? Ромул прижимается лбом ко лбу дочери. Мгновение спустя он отстраняется и взирает на нас.
– Вы привели гахья.
– Они друзья, – хочет объяснить Серафина, – на меня напали аскоманы…
– Я слышал, – обрывает ее Ромул, бросая взгляд на Пандору. – Я хочу видеть их руки.
Охранники показывают ему наши руки. Он изучает ладони.
– Вы не носите шрам. Так почему у вас обоих мозоли, которые могут появиться лишь у того, кто не выпускает клинка из рук?
Диомед пристально смотрит на нас, как и остальные.
– Меня зовут Регулус Янус. Мы торговцы водой. Я прежде был воином по необходимости, – сознается Кассий. – Я не удостоился шрама – моя семья была недостаточно обеспечена, чтобы отправить меня в училище. Но я служил Августусам, как и вся наша семья. Когда мой дом был захвачен восстанием, я взял клинок и сражался… до тех пор, пока Марс не пал. И тогда я бежал вместе с братом Кастором.
– Значит, ты принял изгнание вместо смерти, – говорит Ромул. – Ясно.
Он оглядывается на дочь. Кассий смотрит на меня, чтобы убедиться, что я молчу.
– Почему ты не сказала мне, куда направляешься, дитя? – спрашивает Ромул у дочери.
– А ты отпустил бы меня?
– Нет. Когда ты исчезла… я думал, ты умерла. Когда я обнаружил, что ты отправилась во внутренние области…
– Ты этого хотел?
Эти слова ранят Ромула.
– Нет. – (Кажется, Вела и Марий с ним не согласны.) – Я перевернул бы миры, чтобы ты снова оказалась дома.
– Но вместо этого ты послал по моему следу свою собаку, – холодно произносит Серафина. – Она убила Хьорнира. Хьорнира, отец! Ты знал его с тех пор, как он был ребенком. Ты научил его охотиться. Все, чего он хотел, – служить золотым, а эта сука вырвала ему зубы.
– Он был рабом, который ослушался своего господина, – возражает Ромул.
– Ты велел ей мучить его? – Ее голос смягчается. – Ты, да?
– Это был я, – говорит Марий из-за спины отца.
– Ты? – шипит Серафина. – Ну конечно, это был ты!
– Ты ждешь, чтобы я выразил свои сожаления, сестра? – спрашивает Марий с еле уловимой злобой. – Смею сказать, судьба твоего питомца на твоей совести. Поставить на кон Пакс Илиум ради полета фантазии? А если бы Король рабов и его орда схватили тебя? Началась бы война.
– Ты мог бы приложить некоторое усилие, чтобы не выглядеть таким довольным, брат, – говорит Диомед.
Замечаю напряжение между ними, откладываю это на потом и смотрю на Кассия. Он не отрывает взгляда от клинка, оставленного Ромулом на подушке. Серафина плюет брату под ноги. Величайшее проявление неуважения на планете, лишенной природной воды.
– Я плачу о мире, где такой червяк, как ты, может отправить в прах такого человека, как Хьорнир!
Марий не встает, чтобы должным образом встретить ее гнев, – лишь вздыхает.
– Неужели я вырастил собаку? – грохочет Ромул.
Серафина краснеет:
– Нет, отец.
– Тогда не веди себя как собака. Твой брат – мой квестор. И он верно несет службу. Я допросил бы Хьорнира сам, если бы был там. – (Серафина с отвращением отводит взгляд от отца.) – Он вступил в сговор с тобой, чтобы нарушить легитимный договор. Он был предателем.
– Тогда и я предательница.
– Да. Ты предательница, – цедит Марий, – строго говоря.
– Мальчик… – Ромул смотрит на сына, пока тот не склоняет голову в знак извинения. Потом обращается к дочери: – Ты нарушила мир. Мир, который защищал наши луны десять лет. Ты пошла против своего правителя. Ты пошла против своего отца. Почему? Что ты искала?
– Правду! – пылко произносит Серафина.
– Какую правду?
– Правду о том, что произошло с нашими верфями.
Кассий настораживается, равно как и я.
Диомед моргает:
– Но что в этом загадочного? Фабий уничтожил их по приказу своей правительницы.
Если сожжение Реи – на совести моей бабушки, то за разрушение верфей Ганимеда ответственности она не несет. Она не отдавала такого приказа. Причины, заставившие Рока Фабия нанести урон этим дальним мирам, умерли вместе с ним. Или нет? Я заинтересованно подаюсь вперед.
– Так ты снова прислушиваешься к фантазиям матери? – вкрадчиво спрашивает Марий. – И как, ты что-нибудь выяснила?
– Нет, – говорит Серафина, опустив голову. – Мама ошиблась.
Я улавливаю едва ощутимое движение губ Ромула, такое легкое, что никто, кроме розовых и человека, воспитанного моей бабушкой, его не заметил бы. Облегчение. Интересно… Он опасался, что она вернется не с пустыми руками.
– Ты так сильно хотела войны? – обращается он к дочери.
– Я хотела справедливости, – говорит Серафина. Но она заметила еще кое-что и будто озвучивает мои мысли: – Почему ты не привез меня в Сангрейв? Почему сюда?
– Вся Ио уверена, что ты выполняешь мое задание, – поясняет Ромул. – Так я сказал. Если совет обнаружит правду, то есть узнает, что ты отправилась в Пропасть по собственной воле, тебя казнят за измену. Я привез тебя сюда, чтобы защитить.
– Но где тогда мама? Почему ее здесь нет?
– Я думаю, ты знаешь почему, – глухо произносит Ромул. – Она использовала тебя, дитя. Она хотела, чтобы ты разожгла для нее войну. Но, как я сказал ей, нельзя выжать кровь из камня. Здесь нет никакой тайны. Никакого заговора. Фабий уничтожил наши верфи. Все остальное – фантазии поджигателя войны. – Ромул отступает от дочери. – И что же мне теперь с тобой делать?
– Позволь мне вернуться в Сангрейв. Позволь мне служить Ио.
Ромул смотрит на дочь, но его взгляд, тяжелый от груза лет, устремлен в прошлое. Он потерял свою дочь-первенца в день триумфа Жнеца. Потерял сына Энея в ходе битвы при Илионе. И теперь он думает, кого еще ему предстоит лишиться. Я знаю это, потому что видел такой же взгляд у Кассия. У обоих лежит тяжесть на душе.
– Если бы я только мог… – говорит он Серафине.
Затем
