Ежедневно обитателей палаты по одному увозили на каталках в «процедурную», где ласковый и вежливый врач в очках с толстыми стеклами сцеживал у них из вены некоторое количество крови. Здоровый мужчина такое изъятие перенес бы легко, но лишь в том случае, если бы оно не повторялось в ближайшее время. И еще, и еще… Причем закономерность таких «процедур» не мог установить даже поляк Зайкович, считавшийся здесь старожилом. Некоторых, как того же Седого, таскали каждый день, кого-то – два раза в день, а иные получали на восстановление несколько дней или даже неделю. Именно благодаря такому графику Тадеуш Зайкович, бывший профессор математики Краковского университета, умудрялся существовать в «донорской» третий месяц. А кто-то не возвращался из процедурной, и его пустующее место вскоре занимал другой «пациент». И тут уж было понятно, что исчезнувшего перевели не в реанимацию…
Но Владимиру уже было все равно. Он проводил в полусне целые дни, тупо принимая пищу, и как об избавлении мечтал о том дне, когда последняя капля крови наконец покинет его жилы и он уплывет в блаженное небытие, где ждут его и мама, и папа, и бабушка, и погибшие товарищи…
– Номер 12658, – раздалось у него над головой, и две пары сильных равнодушных рук переложили безвольное угасающее тело на скрипучую каталку.
Над ним проплывали ставшие знакомыми дверные переплеты, поочередно вползали в поле зрения, укрепленные на потолке лампы с матовыми плафонами, и не было сил проводить их глазами. Вот и «процедурная»…
– А вы неважно сегодня выглядите!
Доктор, как обычно, был ласков и приветлив.
– Ну-ка, мой дорогой, пожалуйте вашу ручку…
Сухие теплые ладони, ладони хорошего человека, мягко приподняли вялую руку человеческого существа.
Холодная, пропитанная спиртом ватка коснулась предплечья, и хорошо отточенная игла почти без боли вонзилась туда, где давно уже вздулся огромный сине-багровый кровоподтек. Владимир почувствовал знакомую волну дурноты, свидетельствующую о том, что по прозрачной трубочке сейчас начала свой ток Река Жизни. Его жизни…
Но доктор остался недоволен.
– Что же, мой милый, вы не стараетесь? – пожурил он своего «пациента». – Ну-ка, давайте еще попробуем…
Новый мимолетный укус, на этот раз в другую руку, и новая дурнота, заставившая Седого заколебаться на грани яви и забытья.
– Все. Отработанный материал, – раздался над ним незнакомый равнодушный голос.
– Да, вы правы, – медик, напротив, был непритворно расстроен. – Но порядок превыше всего…
Ватка снова протерла место укола, и куда-то около локтя воткнулась новая игла.
Но принесла она не дурноту.
По руке вверх быстро прокатилась волна ледяного холода, в один момент достигшая мозга. Сознание внезапно прояснилось настолько, что Владимир вмиг вспомнил всю свою жизнь от самого рождения, даже те эпизоды, которые, казалось, давно и навсегда забыл… Он еще успел удивиться, что вся его без малого тридцатилетняя история уместилась в таком коротком отрезке времени.
А следом за озарением какие-то страшные тиски сдавили легкие, не давая вздохнуть, оплели стальными тросами затрепетавшее мелкой противной дрожью сердце, до треска сжали мозг под черепной коробкой… В глазах завертелись чудовищной, умопомрачительной красоты цветные круги, и все разом исчезло…
Последней конвульсией умирающего сознания была куцая мыслишка:
«Вот и все…»
* * *
Вначале было ничто: ни света, ни звука, ни дуновения ветерка.
Потом откуда-то родился свет.
Сначала яркий, какой-то бестелесный свет шел отовсюду, сменив ставшую уже привычной темноту, длившуюся… миг?.. год?.. тысячелетие?..
Сектор света постепенно сужался и одновременно становился менее ярким, всеобъемлющим, материализовал из ничего что-то вещественное…
То, что когда-то было Седым, Седовым Владимиром Алексеевичем, наконец, заключенным номер 12658, снова ощущало себя. Правда, не совсем так, как раньше. Точнее, совсем не так.
Существо (а оно мыслило, следовательно, существовало) воспринимало мир с бесстрастностью кинокамеры, гораздо, на порядки четче, чем человек. Потому что оно уже не было человеком. И одновременно было им.
Воспоминания, прошлые чувства, эмоции еще где-то существовали, но были чем-то вроде живого поэтического слова, изложенного типографским шрифтом на сухой и мертвой бумаге. Существо их фиксировало, но не более того.
– Какой прекрасный образчик, – послышался чей-то голос.
Существо слышало не ушами, оно воспринимало звуковые колебания всем телом. Они передавались с поверхности вглубь, многократно усиливались…
– Согласен, – говоривший вплыл в поле зрения, и существо внезапно ощутило тяжелую ярость, поднимающуюся из глубины вибрирующего в такт со звуковыми колебаниями тела.
– Настоящий воин! Ишь, каким зверем смотрит… С удовольствием оставил бы его, но приказ есть приказ. Грузите.
Петля стального троса охватила каменную шею, послышалась новая, на этот раз механическая, вибрация, и каменное тело внезапно потеряло точку опоры. Оно медленно повернулось вокруг оси, и в поле зрения появились еще несколько существ. Неподвижных, черных, антрацитово поблескивающих под льющимся сверху светом. Смутно знакомых.
Неожиданно существо вспомнило, как в двадцать седьмом повесилась соседка по коммунальной квартире, тихая женщина за пятьдесят. За неделю до этого ночью забрали ее мужа, тоже невзрачного человечка, всегда старающегося проскочить в квартиру бочком, как можно незаметнее.
По огромной купеческой квартире, разгороженной на множество маленьких клетушек фанерными стенками-времянками, тогда поползли странные слова «царский офицер», «враг народа», «заговор»… Маленькое существо, тогда откликавшееся на «Вовку Седова», ничего не понимало, но повторяло за большими со значением: «кровососы», «старый режим», «бывшие»…
И яркая картинка-воспоминание: сухонькая женщина в застиранном домашнем халате висит в петле, накинутой на крючок от давным-давно снятой люстры, чуть-чуть не доставая пальцами ног до пола. Правая нога босая, а на левой каким-то чудом все еще держится домашний шлепанец.
И мучительно вывернутая шея, будто женщина пытается разглядеть, что у нее под мышкой. И косящий куда-то мутный глаз…
Последнее словно прорвало какую-то плотину, и воспоминания, до этого лишь отстраненно фиксируемые, хлынули наружу, существо обрело имя. Оно безмолвно кричало, рвалось из неподвижной оболочки.
Но откуда-то спереди уже слышался всепоглощающий грохот. Петля втащила Седова в наполненную шумом и вибрацией комнату и подвесила над вращающимися металлическими валками.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
