Процесс обретения этого знания пока тоже не ясен.
Щедрое солнце плывет в медленном величии, свободно предоставляя свою помощь. Еще ближе планета горит особым, божественным нейтральным огнем обитаемого мира. И вокруг колышется Мать-масса, обширная, устрашающая, вечная…
«Я думаю, что я все-таки жив». Невероятное понимание не сопровождается шоком — нет ни регулирующих желез, ни потока крови, ни органических насосов, но сознание Тевернера — радужный мост к ближайшему окружению.
Серебряно-голубое облако придвинулось ближе. Разреженный овоид слабо светящегося газа, однако Тевернер, благодаря своему новому восприятию, увидел в нем человеческое лицо. Облако также походило на молодого сильного мужчину в военных доспехах, сгорбленного старца, улыбающегося мальчика, свернувшегося зародыша, слившихся в единое целое.
«Добро пожаловать в жизнь! Не бойся. Я — Лабинус». — Одновременно пришли три мысли.
«Я не понимаю».
Тевернер осознавал, что его мысль преодолела пространство. Он почувствовал тепло и уверенность — живой?
Вблизи плавали другие овоиды. Он настроил свое восприятие, и осведомленность изменилась. Пространство наполнилось сияющими индивидуальными лицами. Бесчисленные миллионы лиц.
«Я помогу тебе, ты быстро приспособишься. Войди в меня». — Лабинус подошел ближе.
Тевернер сообразил, что он тоже блестящий овоид. Затем с его мозгом слился другой мозг. С первого же мгновения контакта он узнал Лабинуса лучше, чем знал кого-либо в жизни — пережил его детство на севере Франции во времена цезаря Августа, солдатскую службу в Седьмом легионе в Галлии, Британии и Африке, выход в отставку в звании центуриона, жизнь на маленькой ферме, воспитание четверых сыновей, смерть летним жарким вечером на открытом воздухе, под дубом…
Тевернер отодвинулся, чувствуя себя неловко.
«Расслабься. Верь. Отдай себя», — сказал Лабинус.
Тевернер снова вошел в контакт и на этот раз не почувствовал неудобства, потому что он и Лабинус были братьями, делившими рождение, жизнь и смерть. Он смутно и благодарно понял, что Лабинус впитал изгибы его, Тевернера, жизненной линии, и это не было неприятно. Они смешались, как распустившиеся цветы и насекомые вокруг них, и окрасили пространство безымянными оттенками энергии, а твердые звезды хрустели, мягкие звезды шептали, и питание шло от солнца, и Мнемозина горела жизнью, и Мать-масса растягивала вокруг свои бесплотные ветви…
Знание, — объективное и молчаливое, затопило Тевернера.
«Главная и универсальная единица жизни — эгоны, — сообщил Лабинус. — Они создают облака энергии в межзвездном пространстве, питаясь мельчайшим количеством энергии звездного света. Они рождаются непрерывно, потому что эгон в своем первичном состоянии впечатывает свой рисунок в поток первобытной энергии и таким образом создает других своей породы».
«Ты — эгон?»— мозг Тевернера шагнул вперед.
«Да».
«А я?»
«Тоже».
«Самоподдерживающийся образец энергии. — Тевернер сделал интуитивный скачок. — Это означает…»
«Да. Ты бессмертен».
«Бессмертен! — Галактики, кажется, остановились в своем движении. — Но если я родился в космосе… здесь… почему же я жил как человеческое существо?»
«В первичном состоянии эгон не имеет личности, — продолжал Лабинус, — Он лишь сущность жизни и имеет противоэнтропическую тягу вперед к более высокой ступени организации. Он достигает этого путем установления связи с новосотворенным существом, живущим в физическом плане. Существо-хозяин может быть человеком, животным, птицей, рыбой — любым существом, имеющим определенный уровень врожденной сложности нервной системы и способным к развитию. В пространственно-временном континууме так много эгонов, что каждое разумное или полуразумное создание, которое когда-либо существовало, имеет прикрепленного к нему эгона».
«Я все-таки не понимаю».
«Являясь частью окружения, идеально подобранный к межзвездной среде эгон не вынужден развиваться. Он останется навсегда несамостоятельным кочевником панспермической мысли-массы, но инстинкт движения вперед к высшей стадии бытия влечет его к формированию связей с тем существом, которое родилось во враждебном окружении, заставляющим его развивать свои силы, чтобы существовать».
«Значит эгон — дубликат?»
«Когда физический хозяин растет и зреет, его центральная нервная система становится невероятно сложной через взаимодействие тела с окружающей средой. Это развитие соответствует во всех деталях развитию эгона. Но когда хозяин умирает, эгон освобождается от своего добровольного рабства. Снабженный индивидуальностью, высшей сложности рисунком самоподдерживающейся энергии, он возрождается в своем наследии бесконечной жизни.
Итак, смерть хозяина — просто дверь в новую жизнь, потому что он эгон».
Поток информации затоплял Тевернера, и он снова чуть-чуть отделился от Лабинуса, нарушив мысленный контакт. Вселенная толпилась вокруг него, пылая мириадами энергетических красок, полная движения и жизни.
«Слишком много», — сказал он.
«Не беспокойся. Привыкнешь. Время есть».
Мысли, направляемые к нему Лабинусом, в сущности, не были одновременными, как теперь понял Тевернер, когда заметил, как быстро его мыслительные процессы становятся равными процессам Лабинуса. Холодный энтузиазм зашевелился в нем, когда он начал усваивать истину о феномене, именуемом Жизнь.
«Я еще не очень ясно понимаю, — передал он. — Мак Тевернер — мое физическое тело — мертв, однако я жив».
«Да. Одна копия книга сгорела, но другая цела».
«И я никогда не умру?»
«Ты никогда не умрешь. — По лицу Лабинуса прошла тень. — От естественных причин…»
«Значит мои родители живы?»
«Подожди. — Пауза. — Да, твои родители живы».
«Я могу говорить с ними?»
«Возможно, при случае. Они — часть субмассы».
Энтузиазм Тевернера возрастал. Это было странное, холодное пламя, оно показалось ему тревожным, но его мозг прыгнул вверх, в вечную среду сверкающей нервной энергии, бьющей на слиянии двух великих потоков человеческой мысли: спиритуализма и материализма. Классические религии Земли, формулировки древних инстинктов Мака доказывались нитями чистой силы, размножающейся среди звезд. Жизнь вечна; вначале она связана с телом, но независима от него. Смущение и страх вторглись в сознание Тевернера — вечность, бесконечность…
«Ты не одинок в пути», — мягко сказал Лабинус, и за его мыслями мерцали концепции еще более обширные, чем те, что уже влились в мозг Тевернера.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
