И тут она услышала звуки, зловещий смысл которых поняла только она: начался последний отрывок перед его партией. При таком темпе исполнения ей не хватит времени, чтобы остановить Себастьяна.
ГЛАВА 91
Четверг, 1 мая, 20.01
— Со вчерашнего дня Давид Ялом никуда не звонил из своего номера и ничего не заказывал. Администратор гостиницы, наконец, мне перезвонил. Ему пришлось разыскать дежурную по этажу. Табличка «не беспокоить» висит на двери номера приблизительно с двух часов дня, и примерно в это же время Ялом позвонил на внутренний коммутатор и попросил ни с кем его не соединять, — доложила Керри Нельсон.
— Ничего хорошего в этом нет. Вызывай полицию. Попроси немедленно осмотреть номер Давида, — распорядился Пакстон. — Возможно, он до сих пор там. Раненый или того хуже.
— Симфония завершится меньше чем через полчаса… — начала было Керри.
— Я не знаю, имеет ли это какое-нибудь отношение к симфонии, — прервал ее Том, — но этот человек значится в списке тех, с кем хотят свести счеты террористы, и, не исключено, мы единственные, кому известно о его исчезновении.
Кивнув, Керри раскрыла телефон.
Пакстон оглянулся, ища Вайна, но его нигде не было. Торопливо выскочив из импровизированного штаба, Том застал своего заместителя, наблюдавшего по экрану монитора за пропускным пунктом, находящимся в конце коридора, перед выходом на сцену.
— Где Таккер Дэвис? — спросил у него Пакстон.
— Руководит работой всех отрядов, направленных в эти долбаные подземные лабиринты.
— Хорошо. До конца симфонии осталось меньше двадцати минут, и я хочу, чтобы наши ребята работали до тех пор, пока не стихнут последние аплодисменты, — шепотом произнес Том, чтобы не привлекать внимание тех, кто находился поблизости.
Он как никто другой знал, насколько просто посеять панику, а только паники не хватало сейчас в этом замкнутом пространстве, где собралось больше двух тысяч человек. Но что гораздо важнее, Пакстон беспокоился о том впечатлении, которое производит его компания. Не могло быть и речи о том, чтобы кто-нибудь из верхушки МАСБ заподозрил, что у него есть какие-то проблемы.
— Вся замеченная активность объясняется перемещениями крыс, живущих…
— К черту крыс! — остановил его Том. — Я понимаю, что никаких прямых улик нет, понимаю, что под землей многие мили тоннелей, но мы имеем дело с пропавшей партией семтекса и пропавшим журналистом. Если Давида Ялома держат заложником под землей, мы должны узнать об этом и быстро очистить концертный зал.
ГЛАВА 92
Четверг, 1 мая, 20.02
На сцене Себастьян, держа одной рукой гобой, сунул другую в карман фрака и достал маленький, хрупкий инструмент. Оркестр исполнял последние такты перед началом его соло. Пока что никто не смотрел в его сторону. Осторожно, так, чтобы не привлечь к себе внимание, Себастьян опустил гобой на пол, поднес к губам флейту, выждал мгновение и поднял взгляд на Леопольда Твитхеля.
Из уважения к дирижеру он начнет в нужный момент; незачем оскорблять маэстро и великого Бетховена.
Твитхель указал палочкой из слоновой кости на Отто и, взмахнув ей, удивленно прищурился. Себастьян понял: дирижер заметил, что у него в руках не черный с серебром инструмент, который он ожидал увидеть. Изогнув брови, Леопольд обратился с немым вопросом к первому гобою оркестра.
Музыкант не обратил внимания на взгляд дирижера. Его больше не волновало, что о нем думает маэстро. Полностью сосредоточенный на другой цели, он беспокоился только о том, хватит ли тысячи евро, обещанных медсестре клиники Штейнхофа в телефонном разговоре, чтобы та, как обычно, включила радио в палате Николаса и настроила приемник на станцию, полностью транслирующую симфонию. И тогда то, что он сейчас исполнит, достигнет его сына. Флейта у него в руках казалась хрупкой и невесомой. Губы его пересохли. Расставив пальцы на отверстия, Себастьян мысленно представил себе ноты на линейках, написанные так, как их продиктовала Меер.
ГЛАВА 93
Четверг, 1 мая, 20.03
На глазах у Давида кирпич вывалился из кладки, трещина в воздуховоде открылась шире, и в нее пролился свет. Прижавшись спиной к стене, защищенный нависающим камнем, Ялом смотрел, как падает второй кирпич. И еще один. Как ни был он готов к этому, случившееся все равно застигло его врасплох. Он никогда не верил в неуязвимость подземелья. Но теперь это больше не имело значения. На его стороне по-прежнему будут время и элемент внезапности, даже если враги проломят стену и обнаружат эту камеру.
Стараясь не дышать и не шуметь, журналист медленно и осторожно убрал взрывчатку из полосы света. Дюйм за дюймом он перетащил все компоненты в темный угол.
— Не двигаться! — послышался мужской голос. — У меня в руке оружие!
Давид подгадал свои действия к определенному моменту симфонии, но пока что еще можно было немного подождать. Затаив дыхание, он слушал голоса американцев, пробивших кирпичную кладку в противоположном конце его тайника. Все решится в считаные минуты… теперь все зависело от его последней уловки.
— У меня в руке оружие! — снова крикнул американец. — Не двигаться!
Освободив последнюю крысу, остававшуюся в клетке, и выругав себя за то, что не наловил их больше, Давид проследил взглядом, как серый грызун быстро бежит по неровной земле.
— Черт побери, Таккер, это снова долбаная крыса, — послышался другой голос.
Луч фонарика поймал крысу, которая тотчас же метнулась к западной стене и проскользнула в щель.
— По-моему, нам пора возвращаться наверх, — продолжал второй американец. — Это погоня за призраками.
— Погоня за крысами, — пошутил первый.
Их смех заполнил подземную камеру, но, как показалось Давиду, теперь он уже звучал чуть в отдалении. Неужели незваные гости уходят? Похоже на то. Давид сидел в темноте, напряженно прислушиваясь. Он не знал, сколько времени потребовалось американцам, чтобы уйти отсюда, потому что ничего не видел, а музыка теперь заглушала слабые удаляющиеся шаги. Вопрос заключался вот в чем: ждать ли намеченного места в четвертой части или же сделать все прямо сейчас? Может ли он позволить себе ждать? А что, если люди Пакстона не сдались? Что, если они лишь выжидают? Подойти так близко к цели и потерпеть неудачу только потому, что он хотел изящного окончания — собирался взорвать бомбу в самом конце симфонии? Есть ли в этом смысл? Нет, тянуть дальше бессмысленно.
Давид взял провода.
ГЛАВА 94
Четверг, 1 мая, 20.04
Когда Меер подошла к двери зрительного зала, дорогу ей преградил капельдинер. Не обращая на него внимания, не думая о том, что он пытается ее остановить, не заботясь о том, что она мешает концерту, молодая женщина решительно взялась за дверь. Но, разумеется, капельдинер протянул руку, удерживая дверь на месте, и приглушенным, но строгим тоном предупредил женщину, что во время выступления проходить в зал воспрещается.
Конечно же, Меер это знала. Хождение по залу отвлекает музыкантов. Любое движение во время концерта может сбить исполнителя. Однако девушка собиралась сделать именно это. Она была готова устроить скандал, если бы только удалось открыть дверь чуть пошире, чтобы шум проник в зал. Все что угодно, лишь бы отвлечь Себастьяна. Но капельдинер загородил собой дверь, и Меер не могла ее открыть.
Однако она слышала, что происходит на сцене, а происходило там следующее: человек, повинный в смерти ее отца, взял первую ноту мелодии, навязчивым кошмаром терзавшей Меер с раннего детства. Зрительный зал наполнился древним, странным звуком. Акустические колебания отразились от пола и потолка, завораживающие, пьянящие. Не от мира сего. Это была не музыка. Не шум. Ничего похожего на то, что слышал кто-либо из людей, кроме Меер.
Она зажала уши руками, стараясь отгородиться от этого звука, но тщетно. У нее закружилась голова, она покачнулась, пытаясь удержать равновесие. Сумочка соскользнула с плеча, вываливая содержимое на ковровую дорожку. Меер присела на корточки, собирая вещи, и капельдинер, любезный помимо воли, наклонился, помогая ей. На что она и рассчитывала.
Воспользовавшись добротой служащего, девушка быстро выпрямилась и бросилась к двери. Распахнув ее настежь, она ворвалась в зал и побежала к сцене.
ГЛАВА 95
Четверг, 1 мая, 20.07
В зрительном зале многие даже не заметили, что на сцене происходит что-то необъяснимое, но все музыканты недоуменно обернулись, ломая правила. Дирижер застыл с поднятой палочкой. Еще никогда не терявший самообладания на сцене, опешивший Леопольд Твитхель таращился на Себастьяна, не в силах решить, как ему поступить, пораженный внезапно нахлынувшей тоской.
Твердая земля у него под ногами растекалась. Он был уже не на сцене, а плыл в воде. В ледяной, холодной, черной воде, под черным небом. Ни луны. Ни звезд. Лишь леденящая черная ночь и леденящая черная вода. Вокруг плавало то, что осталось от корабля: обломки, загубленные жизни. Звучали крики, далеко и совсем близко. Как капитан корабля, он нес ответственность за корабль, а теперь он будет отвечать за смерть всех этих людей. Крики пассажиров постепенно приобретали общий рисунок: ужас превращался в отчетливую мелодию, которую, сознавал капитан, ему предстоит слышать вечно. Ледяная вода становилась теплой; его члены отяжелели. У него мелькнула мысль, что лучше утонуть — лишь бы больше не слышать эту жуткую симфонию проникнутых ужасом криков.
