Равным образом обрело смысл высказывание поэта Рубинштейна «азиатско-византийский фашизм Сталина», каковое высказывание с точки зрения истории является полной абракадаброй (поскольку фашизм пришел из Европы, в Византии фашизма не было, Сталин являлся социалистом). Все то, что насилует либеральную идею, является фашизмом – это очень общо, зато понятно.
Сегодня принято потешаться над новой хронологией Фоменко. Фоменко объединил фигуры разных исторических деятелей в одного человека, тем самым ликвидировав исторический процесс. Было бы справедливым указать, что Карл Поппер сделал с историей мысли то же самое. На главный вопрос минувшего века «Что предпочесть для принципа организации общества – права привилегированного меньшинства или права большинства?» – ответ прозвучал так: предпочесть следует права состоявшейся свободной личности. Простите, а с булочниками и электриками что делать станем?
Между тем общественный конфликт исчезать не желал, из минувшего века перекочевал в век нынешний, оставшись нерешенным.
То, что определяет разницу между коммунизмом и фашизмом, формулируется достаточно просто. Коммунизм декларировал легитимное равенство (как заметил Черчилль, технически равенство было достижимо в нищете). Фашизм провозгласил легитимное неравенство – то есть хорошее существование избранных за счет уничтожения неполноценных.
Демократия – питательная среда, дающая возможность обоим принципам проявиться. Любая крайность чревата насилием. Именно на это указывают последователи Арендт, сравнивающие сталинские и гитлеровские лагеря. Не все ли равно жертве? – в этом есть горькая правда.
Лагеря уничтожения (то есть серийного удушения людей низшей расы) сталинизмом созданы не были – в России убивали иначе: чудовищными условиями и рабским трудом, расстрелами и пытками, голодомор унес неимоверное количество жизней. Сегодня принято ставить знак равенства между сталинизмом и нацизмом, хотя последней черты, то есть планомерного истребления детей, удушения младенцев на конвейере – в сталинских лагерях не перешли. Сталинские лагеря истирали людей до однородной массы равных, гитлеровские лагеря – проводили прополку человечества, удаляли сорняки, поскольку еврея перевоспитать невозможно. И то, и другое – кромешное зло. Но это разное зло, и надо знать – чем зло рознится. Зло вообще многолико. От холеры умирают так – а от чумы умирают иначе, а от рака – еще по-третьему. Если врач считает, что всякая болезнь – суть проявление нездоровья, он в целом прав, но лечить он не может.
Сегодняшний мир сознательно вытоптал принцип директивного равенства – и если думать, что коммунизм и фашизм это одно и то же, то бояться фашизма больше не надо. Но это не одно и то же. Здесь мировой Фоменко ошибся.
Закономерное превращение демократии в олигархию, обособление обслуги в сонм избранных, выделение наиболее успешных как креативного класса, который возьмут в будущее, обозначение прочих граждан как несостоятельных (ср. быдло, анчоусы) – есть не что иное, как родовые признаки фашизма.
Именно фашизм следует за крупными экономическими кризисами, поскольку фашизм закрепляет уничтожение среднего класса легитимным неравенством (по признаку расы или креативности), именно фашизм подменяет классовую солидарность и общее дело (чреватое равенством) корпоративным сознанием. И это именно фашизм гарантирует законные права власти меньшинства над большинством.
Мир качнулся влево – но право и лево уже перепутаны, коммунизм объявлен фашизмом, откуда левой теории взяться? В это время мещанин заявляет о своих уникальных правах на свободу – он креативная личность, интересуется интерьерами, он любит авангард. Кстати, Риббентроп начинал продавцом шампанского, то есть начинал с обустройства своего уютного мезонина – затем приложил опыт к общему дому.
Нет человека, который был бы как утес, сказали Джон Донн и Хемингуэй. А креативный класс ответил: мы не на утесе, мы в мезонине.
По миру катится фашистский мятеж, и часто тот, кто произносит фашистский лозунг, мнит себя антифашистом.
Поппера беспокоило качество жизни свободных индивидов, проблема достатка электроэнергии, либерал призывал бороться с демографическим взрывом и ограничить рождаемость в Европе, дабы дети рождались только желанные, а остальные – не рождались.
Я, впрочем, не думаю, что Поппер – фашист, он просто идеологический работник.
Скованные одной цепью
Разница между интеллигентом и мещанином – простая. Но это принципиальная разница.
Интеллигент – это тот, кто мировую проблему делает своей личной проблемой. Мещанин – это тот, кто свою частную проблему – делает мировой. Интеллигент ревнует к Копернику, а не к мужу Марьи Ивановны. Мещанин, когда покупает сервант, полагает, что в целом мире стало несколько лучше. Интеллигент борется за свои права – за те права, которые дают возможность выполнять обязанности. Право интеллигента – это право исполнить долг перед другими. Мещанин борется за свои права обеспечить персональную комфортную жизнь.
Иногда складывается впечатление, что мещанин и интеллигент борются за одно и то же. Мещанин говорит интеллигенту: вот ты за свободную личность, да? И я тоже за свободу! Я даже воплощаю искомую свободную личность. Мещанин говорит: ты, интеллигент, борешься за мои права – и я борюсь за свои права! Значит, мы заодно! У интеллигента возникает иллюзия, что мещанин его союзник – просто интеллигент занят глобальным вопросом, а мещанин посвятил себя частному сектору.
Однако здесь ошибка. Интеллигент ищет свободную личность, для которой боль всего мира – его собственная боль. Свобода интеллигента состоит в возможности разделить ответственность любого, даже дальнего. А мещанин мечтает стать свободной личностью, которая отстояла свои права на отдельное от мира существование. В этом пункте – смысловой подвох. Интеллигент отстаивает права личности, и мещанин – отстаивает права личности. Остается незамеченным, что под словом «личность» они имеют в виду совсем разное. Для мещанина главным является частное, персональное. Персональным для интеллигента является весь мир – его частный интерес предельно широк.
Порой мещанин задает вопрос: разве у меня нет прав отстаивать свой персональный комфорт? Ответ прост: права такие у тебя есть, если не воруешь. Но у общества есть право не считать твои права приоритетными. Это, так сказать, круговорот мещанской морали в природе. Общество – такой же мещанин, как и ты сам. Общество смотрит на тебя и думает, что бы еще у тебя забрать. Оно, как и ты, заботится в первую очередь о своем комфорте. Если ты имеешь право на комфорт, то и общество имеет право на свой комфорт. Тебе нравится много иметь, но и обществу это нравится. Иногда ваши права входят в противоречие – что делать! Пусть победит сильнейший.
В момент такого столкновения мещанин обращается к интеллигенту и говорит: ущемляют мои права, права свободного индивида! Я хотел быть независимой личностью, иметь индивидуальную цель. А тоталитарное общество меня обокрало. И тогда интеллигент начинает бороться за мещанские права, полагая при этом, что борется за абстрактную свободу для каждого. Важно то, что интеллигент ошибки не совершает – он просто включает и мещанскую проблему тоже в число прочих проблем мира. Все проблемы мира – его личные, в том числе и эта. Но вот отождествлять мещанина с интеллигентом на том основании, что они оба борются за права – не следует. Последние пятьдесят лет прошли под лозунгом «борьбы за права человека» – но боролись мещанин и интеллигент за разное. Вот так и получилось, что в борьбе за свободу, которую вели интеллигенты, – победили мещане.
Лабазники
Тут случился производственный казус: вычеркнул пять-шесть банкиров и менеджеров среднего звена из числа читателей.
И обида вышла. Они очень хотели дружить, а вот никак не получалось. У меня взгляды какие-то не те – ну, немного не сошлись, но все ведь можно купить – и в том числе дружбу и отношения.
А вот не выходит, ну и вычеркнул я их, надоели.
А им горько и обидно – и судачат: мол, нехорошо с ними обошлись.
Милые мои лабазники!
Господа спекулянты и лавочники, ваша беда в том, что вы меряете мир на свой аршин.
Но аршин у вас маленький. Понимаете, кроме вашего мирка с ресторанами и спекуляциями – есть большой мир – в том числе мир искусства, мир порядочных людей, мир книг и философии. Этот мир вам знаком понаслышке, вы даже думаете, что войти туда ничего не стоит – вы же славные ребята, кое-что прочли, выглядите почти как люди. Тем более что вам кажется все можно купить за деньги. Вы Айн Ренд начитались – у вас взгляды есть прогрессивные. И почему бы вам, как Абрамовичу, не стать в круг просвещенных людей. Так теперь все толстосумы делают. Сначала немного наворуют, потом побольше прикупят, потом у них уже все есть – осталось с интеллигентами дружить. Теперь ведь лавочник принят во всех домах – он окружен приживалами, он почти что интеллигент.
