Домом, в двери которого будет разрешено постучать группе конкурсантов, был особняк Берилл в Лос-Анджелесе. Кельвин не был готов пойти даже на это; он не согласился использовать ни один из домов, где он действительно жил. Его «группе обучающихся» было позволено поглазеть, застыв в завистливом ошеломлении, на его ранчо в Марокко, которое было куплено для вложения денег. Как и у Берилл, в дом никого не пускали.
— Они могут выступить на веранде, — сказал Кельвин, — а переоденутся пусть в тренажерном зале.
— А можно им быстренько окунуться в бассейн? — спросил Трент, отчаянно желавший снять достаточно кадров, чтобы поддержать легенду, будто судьи до определенной степени проявляют гостеприимство. — Берилл не разрешает.
— Хорошо, но пусть сначала обязательно примут душ. И пусть, мать твою, обязательно сдадут фотоаппараты и сотовые за милю до ворот.
Родни с радостью разместил бы свою группу у себя дома, но это не решало проблему Трента, потому что, увы, домом Родни являлась всего лишь ничем не примечательная квартира в Баттерси. Кили изо всех сил нахваливала его дом в своих сюжетах.
— А группа, которую будет обучать Родни, — в восторге кричала она, — сейчас отправится в его роскошный пентхаус в старом добром Лондоне с видом на романтичную Темзу!
Но, что бы она ни говорила, домом Родни не был ни голливудский особняк, ни ранчо в Марокко. Он был всего лишь квартирой в Баттерси.
На этой стадии конкурса самым сложным моментом для технологического отдела всегда были вопросы переезда и размещения. Отобранных конкурсантов следовало отвезти в один из домов, расселить поблизости в самом дешевом мотеле и снять на фоне различных достопримечательностей, чтобы доказать, что они туда прибыли («Я не могу в это поверить, я из Лидса, а стою на Сансет-бульваре!»), а потом как они бродят по роскошной территории вокруг домов Кельвина и Берилл, но не по квартире Родни («Я всегда верила в свою мечту, но после того, как я все это увидела, мне захотелось мечтать еще сильнее»).
Затем шли сами «прослушивания», что означало съемки двенадцати разных номеров в каждом из трех различных и проблематичных мест, где специалистам приходилось снимать обувь и применять «правило кляпа», прежде чем спросить разрешения поискать розетку. После чего все ехали обратно домой. Возвращения осложнялись к тому же необходимостью снимать отсеянных конкурсантов, которые с заплаканными лицами смотрят из окна самолета и размышляют о том, как сообщить своим погрязшим в нищете семьям, что им не видать мучительно вымечтанных славы и состояния.
Многочисленные издевательства, через которые Кельвин провел Грэма и Миллисент, наконец закончились у бассейна Кельвина. Они только что спели «Don't Go Breaking My Heart», старый хит Элтона Джона и Кики Ди. Как и раньше, Миллисент успешно выводила мелодию, а Грэм придерживался рок-приемов и сипел, чтобы скрыть свои недостатки. Как и раньше, Кельвин сделал черное белым без малейшего стыда.
— Миллисент, — сказал он, — то, как ты спела эту песню, разбило мое сердце.
Эта фраза висела в воздухе достаточно долго, и у Миллисент снова отвалилась челюсть, показав ее толстый, бледный, уже знакомый всем язык.
— Боюсь, игра окончена. Грэм больше не может тащить тебя, я больше не могу тащить тебя. Я дал тебе отличную возможность работать, учиться и расти…
— Но я работала, — выдавила Миллисент, на секунду обретая голос.
— Но ты не научилась и не выросла.
— Люди говорят, что я хорошо пою!
— Какие люди, Миллисент? Которые выпускают записи? Которые делают поп-шоу? Я так не думаю, дорогая. Правда в том, что ты ужасно поешь, и ты совершенно не должна была дойти до такой высокой ступени в таком серьезном шоу. Мы все знаем, почему ты здесь. Ты здесь благодаря своему партнеру, святому и безгранично терпеливому Грэму. Мы хотели оставить его, поэтому оставили и тебя, но дальше это продолжаться не может. Повторяю, это серьезное шоу… Я очень серьезно отношусь к музыке. Музыка — это самое важное. Мне безразличны личности и пустые надежды и мечты людей. Меня интересует пение, не больше и не меньше, а ты, дорогая, не умеешь петь. Прости, но это факт. И поэтому я отправляю вас обоих домой. Грэм, Миллисент. До свидания.
Миллисент взяла Грэма за руку, и они вместе вышли, чтобы дать свое слезливое интервью после отсева.
Тем временем Кельвин велел Тренту снять, как он ходит у бассейна, раздираемый противоречиями и вконец запутавшийся.
— Раздираемый противоречиями и запутавшийся, босс? — повторил Трент.
— Да. Установи камеру с другой стороны бассейна, убери всех из кадра и сделай мой крупный план — меня раздирают противоречия, я запутался и растерялся под неподъемной ношей будущего поп-культуры.
— Понял, босс, — сказал Трент. — Это отлично.
Камеру установили, и Кельвин (который взъерошил себе волосы в приступе мучительных раздумий) бродил по кадру, одинокий и романтический. Он вскидывал руки к небесам, словно призывая Господа подать ему знак, он сидел на лежаке, сжав голову руками, словно глубоко уйдя в мучительные раздумья. Он взял телефон и, даже не потрудившись набрать номер, разыграл душераздирающую беседу с таинственным советчиком.
— Я просто не знаю, — сказал он в молчащий телефон. — Я не могу отпустить мальчика, он слишком хорош! Но мы не можем дать ей еще один шанс. Девочка просто не сможет сыграть вживую… Она сама свила себе веревку… Думаю, у меня нет выбора.
Кельвин убрал телефон и крикнул:
— Снято!
Затем распорядился привести ему Грэма без Миллисент.
— Возьми бригаду, — добавил он. — Убедись, что снимут момент, когда ты скажешь, что я хочу увидеть одного Грэма.
— Я возьму две бригады, — с энтузиазмом предложила Челси. — Оставлю вторую снимать Миллисент, пока она будет ждать.
— Умница.
Итак, пантомима была создана. Грэм и Миллисент тихо сидели рядышком в автобусе, которому после последнего «прослушивания» предстояло отвезти всех участников в аэропорт. У автобуса разыгрывались сцены с рыданиями и воплями, более шумные отсеянные личности оплакивали свою участь. Правда, слышались смех и пение, те, кто прошел в следующий тур, шлепали друг друга по ладоням вытянутых вверх рук и трясли кулаками в воздухе. Только Грэм и Миллисент молчали. Они сидели рядом и не видели никого вокруг.
— Я счастлив, — сказал Грэм, наконец нарушив молчание. — Не думаю, что я смог бы пережить еще один тур и такое отношение судей к тебе.
— Да уж, они вели себя просто ужасно, — согласилась Миллисент.
— Но ведь причина очевидна, верно? Драма и все такое. Я не дурак, Милли, я изучаю музыку, я знаю, кто из нас лучший певец. Единственный певец, если уж на то пошло, — это ты. Мы оба это знаем. Я — инструменталист.
— Ты правда так думаешь? — умоляюще спросила Миллисент. — В смысле, я всегда думала, что хорошо пою, но, если честно, из-за них я потеряла веру в себя. В конце концов, это ведь сам Кельвин Симмс.
— Милли, да ты что. Ты знаешь, что я не умею петь.
— Но у тебя настоящий музыкальный талант. Может быть, они заметили это. Может быть, они говорили именно об этом.
— Ну, этого нам никогда не узнать, верно? Потому что все кончено, и я рад, потому что на самом деле я хотел сказать тебе, Милли, и я ждал момента, когда нас отсеют, прежде чем сказать, что…
В этот момент в автобус ворвалась Челси со съемочной бригадой.
— Грэм, — сказала она, — Кельвин хочет видеть тебя… одного.
Грэм сжал руку Миллисент. Всем было понятно, что означало это приглашение, других вариантов здесь не было.
— Зачем? — спросил Грэм. — Он нас отсеял. Все кончено, верно?
— Он хочет видеть тебя.
Миллисент тоже сжала руку Грэма.
— Иди, — сказала она. — Узнай, чего он хочет.
Грэма вывели из автобуса и снова привели к Кельвину.
— Дружище, — сказал Кельвин, — дело вот в чем. Твое путешествие не должно заканчиваться здесь. Оно должно только начинаться.
— Что вы хотите сказать? Я думал, оно уже закончилось.
— Грэм, я могу изменять правила в любое время, и я готов сделать это сейчас. Я пропущу тебя в финал, но только если ты будешь один. Ты должен бросить Миллисент.
— Но она поет гораздо лучше меня, — запротестовал Грэм. — Вы можете этого не знать, но для меня это очевидно.
— Грэм, поет она, может быть, и лучше, но это не делает ее великой певицей, и победитель шоу «Номер один» из нее тоже не получится. У тебя же настоящий музыкальный талант. Ты пишешь песни, я слышал, что ты хороший инструменталист. В финале ты сможешь сыграть. Нельзя упускать такую возможность.
Грэм боролся со своей совестью, а камеры тем временем подобрались еще ближе, впитывая его страдания.
— Она сказала, что, если бы вы решили разделить нас, она бы на это не пошла и что она никогда не оставит меня.
