Все последующие дни обороны Перемышля до 27 июня включительно противник, отброшенный в Засанье, вел яростный артиллерийский обстрел города, то и дело сопровождая его новыми атаками. Пограничники, укрепившиеся по берегу Сана, отбивали все попытки врага переправиться в Старый город. Тогда гитлеровцы изменили тактику и внезапно ночью открыли сосредоточенный прицельный огонь по подвалам домов на набережной, где, используя ночные часы тишины, отдыхали воины в зеленых фуражках. Приходилось под страшным обстрелом, не оставляя никого в резерве, всем составом пограничной роты выбегать из укрытий и занимать места в прибрежных окопах. «Такие ночи,— вспоминает политрук пограничной роты Потарыкина Виктор Королев,— стоили нескольких месяцев, а быть может, и нескольких лет жизни. В окопах рядом с живыми пограничниками лежали уже мертвые, сжимая оружие в своих холодеющих руках. Подобное напряжение могли выдержать только люди, для которых любовь к Родине была превыше всего»...
Однако, призывая бойцов держаться до последнего, командиры беспримерной обороны были крайне озадачены подозрительно точным огнем вражеской артиллерии. Немцы обстреливали не все дома Перемышля, а только те, где укрывались советские пограничники.
Политрук Королев посоветовался с лейтенантом Потарыкиным, и они решили проверить местных жителей, живущих вблизи наших огневых точек и укрытий. А надо сказать, что в городском жилищном управлении был сторож, русский, весьма благообразный и добродушный старик. Было ему лет за шестьдесят и, как потом выяснилось, служил он некогда в белой армии и в Перемышль бежал от советской власти. Но, не подозревая этого, и Королев и Потарыкин полностью доверяли старику, он готовил им обед, его называли ласково «папашей».
Поэтому было полной неожиданностью для них узнать от сторожа расположенной напротив школы имени Мицкевича, что их «папаша» регулярно, примерно около одиннадцати часов вечера, вылезает на крышу дома и оттуда сигнализирует что—то по азбуке Морзе фонариком на противоположный, вражеский, берег. Весть была очень неприятной и туманной. «А вдруг — оговор? Какие—нибудь давние личные счеты, чтобы нашими руками убрать такого симпатичного старика?» — подумал Королев и решил распутать это дело лично.
После 22.00, забрав с собою старшего сержанта Федорова, вылез на крышу политрук Королев. Оба они запрятались за трубой. Ждать пришлось не очень долго. Из соседнего слухового окна на крышу выкарабкался их «папаша» и, откашлявшись, тихонько стал сигнализировать гитлеровцам. Оттуда замигал ответный огонек — новое задание старому шпиону. Сторож, получив его, поспешно слез обратно.
Едва только лейтенант Потарыкин успел переменить дислокацию обороны и перебросить своих людей в новые укрытия, как гитлеровские артиллеристы стали обстреливать старые позиции пограничников. Все сразу стало ясным. Шпион был допрошен, во всем сознался и был расстрелян.
На следующий день, ближе к одиннадцати вечера, политрук Королев, взяв с собою сержанта Морозова, который хорошо владел азбукой Морзе, появился на крыше. В условленное время Морозов передал на немецкую сторону ложный доклад азбукой Морзе.
С балкона, украшенного башенками дома напротив, что стоял на противоположном берегу Сана, два немецких офицера стали передавать «сторожу» очередное приказание. Пока Морозов сигнализировал прием, Виктор Королев, приспособив на трубе ручной пулемет, послал на балкон несколько точных очередей.
Проверили точность попаданий в бинокль и увидели, что два шефа «папаши», как два мешка, валяются на цементе балкона.
Потеряв надежного агента «папашу», гитлеровцы решили заслать в Перемышль замену мертвому. Ее задержали у самого Сана. И резиновую лодку даже не успела она оттолкнуть обратно.
Хорошо одетая и миловидная женщина лет тридцати в спортивном зеленом костюме, она горько плакала при задержании, что бежит от немцев, которые замучили ее мужа. Ее обыскали и при обыске обнаружили в медальончике с изображением Ченстоховской божьей матери шифр на папиросной бумажке. Как только из раскрытого медальона выпала эта сложенная вчетверо бумажка, красотка в зеленом костюме переменила тактику. Она призналась, что ее послал Абвер. Держала себя нагло. Пыталась устрашить пограничников ложной вестью, что де—мол немцы уже захватили Львов. Пугала, что если хоть один волос упадет с ее головы, немецкое командование жестоко отомстит за все.
Политрук Александр Тарасенков посадил на машину шпионку и под конвоем трех пограничников повез ее в Добромиль.
Километрах в пятидесяти от Перемышля машину остановил боец в зеленой фуражке. Неподалеку от этого часового располагался объединенный штаб войсковых и пограничных частей. Тарасенков разыскал майора Тарутина и доложил ему:
— Находимся в Перемышле. Государственная граница восстановлена. Боевая задача выполнена...
После короткого совещания с армейскими командирами начальник отряда майор Тарутин передал новый приказ. Смысл его заключался в том, чтобы силами пограничников и артиллерийских батарей любыми способами разрушить железнодорожный мост через Сан. Пожимая на прощание руку Тарасенкова, майор Тарутин сказал:
— Спасибо за добрую весть. Очень, очень добрый знак, что вы снова овладели Перемышлем. Эта победа имеет огромное моральное значение для всей страны. Держите город! Передайте Паливоде, что завтра же вышлю подкрепление...
Не зажигая фар в кромешной темноте, машина понеслась обратно в осажденный город. Изредка, на трудных участках пути, Тарасенков перебирался из кабины на крыло и, чиркая спичками, освещал глубокие колдобины.
Поздно ночью подъехали они к типографии. Тарасенков отыскал Паливоду и передал ему приказ начальника отряда.
— Любыми способами, говоришь? — медленно протянул Паливода, осунувшийся и постаревший за эти сутки на добрых пять лет.— Ну, что же. Раз надо, то моста не будет...
Утром 25 июня из радиорупоров, висевших на улицах и площадях Перемышля, население и его защитники услышали голос далекой Москвы о позавчерашнем контрударе: «СТРЕМИТЕЛЬНЫМ КОНТРУДАРОМ НАШИ ВОЙСКА ВНОВЬ ОВЛАДЕЛИ ПЕРЕМЫШЛЕМ». Однако эта радостная весть омрачалась другими сообщениями Советского Информбюро о попытках противника прорваться на Бродском и Львовском направлениях. Было понятно, почему майор Тарутин решил пожертвовать мостом, лишь бы преградить удобный доступ гитлеровцам на советский берег Сана.
Выполнением приказа руководил сам Паливода.
Около полудня 25 июня на середину моста загнали груженую толом железнодорожную платформу, и взрыв страшной силы, от которого сразу полетели все стекла в окнах Старого города, поднял к верху центральный пролет моста. Спустя некоторое время, наши батареи, стоящие в селе Бакончицы, несколькими прямыми попаданиями снарядов разбили и остальные фермы моста. Он рухнул в реку.
