Глухонемой раб резким движением поднял мраморную плиту в полу и в яме под ней в лучах нашего фонаря ослепительно засверкали золото и драгоценности. Теперь мне стало ясно, куда годами девались мои огромные доходы, которые, как мне казалось, Джулия беззаботно пускала на ветер.
При виде сокровищ кислар-ага совсем позабыл о своем достоинстве и чести и, взывая к Аллаху, упал на колени, по локти окуная руки в кучу монет. Потом он выбрал несколько особенно красивых драгоценностей и с видом знатока принялся их разглядывать.
— Микаэль эль-Хаким! — наконец промолвил толстяк. — Твой раб разумнее тебя и заслуживает награды. Потому и будет вознесен в ранг, который почти недоступен людям его происхождения. Немые сераля избрали его седьмым в своем кругу, ибо тот, кто до сих пор занимал эту должность, впал в немилость, нанося раны великому визирю Ибрагиму. Твой раб уже умеет накидывать на шею удавку и затягивать узел и, насколько мне известно, вскоре сможет выполнять свои обязанности. Показывая нам тайник с сокровищами, он хотел, как я полагаю, доставить мне удовольствие, чтобы таким образом заслужить мою благосклонность, хотя немые рабы сераля с незапамятных времен пользуются правом самим решать, кого избрать вместо выбывшего из их рядов. Только в исключительных случаях, когда нет подходящей кандидатуры, султан лично назначает кого-нибудь на эту должность и велит вырвать у него язык, чтобы он молча мог выполнять вместе с остальными немыми свои обязанности.
Кислар-ага милостиво взглянул на моего глухонемого раба и даже снизошел до того, что в знак высшей признательности похлопал его по спине. Раб же пал ниц передо мной, целовал мне ноги, потоками слез смачивал мне руки и смотрел на меня так преданно, что я вдруг понял, как много ему было известно — значительно больше, чем я мог предполагать. Моя неприязнь к нему мгновенно исчезла, я разволновался и кончиками пальцев коснулся его лба, глаз и щек в знак того, что понимаю его. Но в то же время я радовался тому, что могу оставить его в Стамбуле и не тащить с собой в Египет.
Управитель гарема, который даже во время беседы с нами рассматривал и взвешивал на ладони золото и драгоценности, стал с нетерпением озираться по сторонам, пока наконец не изрек:
— Ты знаешь, Микаэль эль-Хаким, что я человек честный и не намерен никого грабить. Возьми себе десять золотых монет. Это большие деньги для нищего дервиша, и, между нами говоря, ты не должен носить при себе столь крупной суммы, ибо это непременно вызовет зависть и подозрение среди неразумных людей. Кроме прочего, одну золотую монету можешь подарить своему рабу. Это, конечно же, слишком много, но у меня нет при себе серебряной мелочи, а ты, если верить твоим заверениям, не располагаешь ни золотом, ни серебром, ни даже медной разменной монетой.
Не медля больше, толстяк снял свой дорогой халат, расстелил его на полу и обеими руками принялся бросать на него золото и драгоценности. Завязав рукава и полы обширного одеяния, он поднял с пола удобный и довольно увесистый куль.
Мы было уже собрались уходить, когда внезапно раздался оглушительный грохот, от которого вздрогнула земля, а из потолка посыпалась штукатурка. Толстяк затрясся, как желе, и в ужасе заорал:
— Аллах, видимо, решил наказать этот город! И, возможно, даже стереть его с лица земли! Скорее всего это новое землетрясение. Уходим отсюда, уходим, не то погибнем под обломками стен, как крысы в крысоловке!
Я тоже перепугался, но прислушавшись, различил грохот стрельбы и догадался, что в мой дом угодило пушечное ядро. Янычары в саду орали во всю глотку, и я сразу понял, что произошло. От всей души я проклял Антти, который даже умереть спокойно мне не дал, в последнюю минуту вмешиваясь не в свое дело.
Поскорее выбравшись из подвала, я выскочил в сад и увидел нескольких дервишей, вдребезги пьяных от вина и опия, которые, дико воя и размахивая кривыми саблями, носились по моим цветочным клумбам, уничтожая дорогие растения.
Вокруг гремели выстрелы, а от едкого дыма слезились глаза.
Я громко позвал Антти и приказал немедленно остановить бессмысленную бойню. Кислар- ага, прячась за моей спиной и весь дрожа, мертвой хваткой вцепился в рукав моего халата. Он, сак и большинство евнухов, был в ужасе от грохота и шума. К счастью, Антти внял моему призыву и, едва держась на ногах, подбежал ко мне, но не узнав, воскликнул:
— Кажется, я узнаю голос Микаэля, но где же он сам? Неужели я так пьян, что мне мерещатся разные голоса? Только что я отчетливо слышал блеяние моего брата Микаэля, хотя, собственно говоря, я пришел сюда лишь для того, чтобы позаботиться об его останках, предать их земле, как того требует обычай мусульман. Я хочу, чтобы он в спокойствии ожидал дня воскрешения, хотя, разумеется, надеюсь, что этот день не слишком скоро придет и нас, живых, не застанет врасплох.
Паша янычар подбежал к нам и в гневе крикнул кислар-аге:
— Надеюсь, ты закончил свои дела, а то нам давно пора покинуть это жуткое место. Мне не приказывали драться с сумасшедшими дервишами. В этой стычке нам точно не победить, потому что мы ни за что не посмеем стрелять в святых мужей. Для устрашения, правда, я приказал несколько раз пальнуть поверх их голов, но они притащили сюда огромную пушку, а с ней нам уж никак не справиться.
Толстяк засуетился, велел янычарам поскорее уходить из сада, а когда вояки со всех ног стали удирать от ошалевших дервишей, святые мужи пустились в пляс, пронзительными голосами взывая к Аллаху.
К моей огромной радости, янычары тоже не узнали меня — маленький цирюльник поработал на славу. Я долго доказывал Антти, кто я на самом деле, пока наконец мне не удалось немного усмирить его. Только тогда мы с ним вдвоем проводили кислар-агу в лодку и, оказывая сановнику всяческое уважение, помогли поднять и разместить на корме куль, слишком тяжелый для столь почтенного человека.
Когда, наконец, мы остались с Антти наедине, я рассказал брату о моем намерении отправиться в Египет и просить там защиты и покровительства у евнуха Сулеймана. Не долго думая, мы откопали и извлекли наши алмазы из-под большого камня у забора и, не обращая внимания на пляшущих по всему саду дервишей, покинули мои владения, не испытывая особого сожаления.
Мы превратились в изгнанников и навсегда прощались с городом великого султана.
Той же ночью на рыбацкой лодке мы переправились в Скутари, на азиатский берег, где собирались сесть на корабль, дабы продолжить наш дальний путь.
***
Два года провел я в обители дервишей в окрестностях Каира, вспоминая и тщательно записывая все, что со мной приключилось в стране Османов.
Дело в том, что когда после долгого пути я наконец предстал перед евнухом Сулейманом, он не поверил ни одному моему слову и, самым неприятным и насильственным образом лишив меня алмазов, велел заточить в обитель дервишей. А ведь я, как только мог, старался поубедительнее доказать наместнику Египта, что вовсе не крал алмазов великого визиря Ибрагима после его смерти. Однако злая молва твердила, будто я, рискуя жизнью, устроил торжественные похороны Ибрагима с одной лишь целью — добраться наконец до несметных сокровищ, которые великий визирь годами собирал и прятал во дворце в тайнике, о существовании которого мне, его доверенному лицу, было известно. Но нет моей вины в том, что бестолковые писари султанского казначея до сих пор не обнаружили столь ловко спрятанного тайника, а также в том, что люди вообразили, будто я и в самом деле смог успеть унести и спрятать сокровища до того, как немые палачи задушили меня в моем доме.
Свои рассказы о жизни и приключениях при дворе султана Османов я писал также ради успокоения собственного сердца и ради того, чтобы освободиться от бремени этих тяжких воспоминаний.
Теперь, наконец, я смогу начать новую жизнь среди людей, ибо стал зрелым мужем. Однако, чтобы сделать такой вывод, мне пришлось много пережить и много выстрадать, и среди испытаний, которые уготовила мне судьба, жизнь с моей женой Джулией, женщиной с разноцветными ведьмиными глазами, была не из самых приятных и легких.
