Человѣкъ сталь послушно шарить въ карманахъ.
— Навѣрно промоталъ весь свой заработокъ? Выкладывайте сюда! Все, что есть! Все до копейки!
Сколько хлопотъ собирать эти копейки по карманамъ, похожимъ на уши лягавыхъ собакъ! Ищешь въ этомъ карманѣ и не находишь; не ждешь найти въ томъ и минуешь; не находишь никакого кармана тамъ, гдѣ бы долженъ быть карманъ.
— Все ли тутъ? — спросила хозяйка, когда безпорядочная куча пенсовъ и шиллинговъ оказалась на столѣ передъ ней.
— Больше нѣту, — было покаяннымъ отвѣтомъ съ утвердительнымъ кивкомъ головы.
— Посмотримъ… Ну, вы знаете, что надо дѣлать дальше. Выворачивайте карманы наизнанку!
Онъ повиновался. И если что-нибудь могло выказать его еще болѣе презрѣннымъ и еще болѣе жалко-смѣшнымъ, такъ это именно такое демонстрированіе своей особы.
— Тутъ только семь шиллинговъ и восемь съ половиною пенсовъ, — воскликнула миссъ Дженни, приведя кучу въ порядокъ. — У, старый, блудный сынъ! Съ голоду умрете…
— Нѣтъ, не мори меня голодомъ! — просилъ онъ, жалобно хныча.
— Если бы съ вами поступать, какъ вы того стоите, — сказала, не слушая его, Дженни, — такъ васъ бы надо кормить кошачьей говядиной… Ну, пора спать!
Онъ съ усиліемъ качнулся изъ своего угла, повинуясь ея приказанію, и опять протянулъ къ ней обѣ руки и промычала.:
— Обстоятельства, независящія… отъ власти…
— Ступайте спать, вамъ говорятъ! — оборвала его миссъ Ренъ. — Не говорите со мной — прошу. Ступайте спать сію же минуту!
Угадывая впередъ новое грозное что, онъ избѣгнулъ его торопливымъ повиновеніемъ. Слышно было, какъ онъ тяжело поднимался по лѣстницѣ, какъ заперъ свою дверь и кинулся на постель. Немного погодя сошла внизъ Лиззи.
— Что же, Дженни, будемъ ужинать?
— Ахъ, Господи, спаси насъ и помилуй: надо же чѣмъ-нибудь на ногахъ себя поддержать, — отвѣтила Дженни, пожимая плечами.
Лиззи постлала скатерть на скамеечку (болѣе удобную для маленькой хозяйки, чѣмъ обыкновенный обѣденный столъ), поставила на нее какое-то простое кушанье, какое почти ежедневно бывало у нихъ, и придвинула себѣ табуретку.
— Вотъ и ужинъ! О чемъ ты задумалась, Дженни?
— Я думала, — отвѣчала она, выходя изъ глубокой задумчивости, — я думала, что бы я сдѣлала съ нимъ, если бъ онъ вдругъ сдѣлался пьяницей?
— О, онъ не будетъ пьяницей! — сказала твердо Лиззи. — Ты заранѣе позаботишься объ этомъ.
— Я заранѣе позабочусь объ этомъ, но онъ можетъ меня надуть. Ахъ, дружокъ, всѣ эти господа-мужчины, съ ихъ плутнями и ухватками, такъ ловко водятъ насъ за носъ! (Маленькій кулачекъ въ полномъ ходу.) И если бъ онъ меня обманулъ, я скажу тебѣ, что бы я сдѣлала. Когда бы онъ заснулъ, я раскалила бы до-красна ложку, у меня былъ бы готовый кипятокъ въ кастрюлькѣ,- зачерпнула бы кипятку, а другою рукой открыла бы ему ротъ, — а можетъ быть, онъ спалъ бы съ разинутымъ ртомъ, — вылила бы ему въ глотку и задушила бы его.
— Я увѣрена, Дженни, что ты не сдѣлала бы такой ужасной вещи, — сказала, улыбаясь, Лиззи.
— Не сдѣлала бы? Хорошо. Можетъ быть, и не сдѣлала бы. А желаніе было бы.
— Я увѣрена, что и желанія не было бы.
— Даже и желанія не было бы? Ну, можетъ быть, — тебѣ лучше знать. Только вѣдь ты не жила съ ними весь свой вѣкъ, какъ я, и спина у тебя не болитъ и ноги не отнялись.
Въ продолженіе ужина Лиззи всячески старалась привести ее въ прежнее хорошее настроеніе. Но очарованіе исчезло. Хозяйка дома оставалась хозяйкой дома, позорнаго дома съ каморкой наверху, гдѣ презрѣнное существо отравляло и оскверняло ея невинный сонъ своею скотской чувственностью. Веселая швея превратилась въ маленькую, старообразную ворчунью. Въ мірѣ жить — мірское творить.
Бѣдная кукольная швея! Сколько разъ роняли ее тѣ самыя руки, которымъ надо было поддерживать ее! Сколько разъ заводили ее въ трущобу, когда она нуждалась въ проводникѣ! Бѣдная крошка, бѣдная кукольная швея!
III
Хлопотливое дѣло
Въ одинъ прекрасный день старушка Британія, сидючи-размышляючи (можетъ быть, въ той самой позѣ, какъ она изображается на мѣдныхъ монетахъ), внезапно дѣлаетъ открытіе, что ей необходимо посадить въ парламентъ Вениринга. Ей мнится, что Beнирингъ будетъ превосходнымъ «представителемъ», что преданная ея величеству палата общинъ неполна безъ него. Вотъ и внушаетъ Британія одному знакомому ей законовѣду, что если Beнирингъ пожертвуетъ куда слѣдуетъ пять тысячъ фунтовъ стерлинговъ, то можетъ подписывать послѣ своего имени извѣстную парочку заглавныхъ буквъ, что обойдется ему по необыкновенно дешевой цѣнѣ — по двѣ тысячи пятисотъ за букву. Между Британіей и законовѣдомъ, конечно, подразумевается, что никто не возьметъ этихъ пяти тысячъ фунтовъ, но что, будучи положены куда слѣдуетъ, они сгинуть сами собою силою колдовства.
Законовѣдъ, облеченный довѣріемъ старушки Британіи, прямо отъ этой дамы пріѣзжаетъ къ Венирингу и передаетъ порученіе. Beнирингъ объявляетъ себя глубоко польщеннымъ, но проситъ дать ему время передохнуть и удостовѣриться, сомкнутся ли вокругъ него друзья. Законовѣдъ, радѣющій объ интересахъ своего кліента, не можетъ дать большой отсрочки Венирингу, ибо госпожа Британія знакома съ кое-кѣмъ, кто готовъ пожертвовать шесть тысячъ фунтовъ. Въ концѣ-концовъ законовѣдъ соглашается дать Венирингу четыре часа на размышленіе.
Тогда Beнирингъ говорить своей супругѣ: «Надо хлопотать», и бросается въ извозчичій кебъ. Мистрисъ Beнирингъ въ ту же минуту вручаетъ ребенка кормилицѣ, прижимаетъ ко лбу орлиныя руки, чтобы привести въ порядокъ свой смятенный умъ, велитъ готовить карету и твердитъ разсѣянно и преданно, подобно Офеліи съ примѣсью какой-нибудь самоотверженной жены древности: «Надо хлопотать».
Устремившись, по приказанію Вениринга, на уличныхъ прохожихъ съ быстротой и натискомъ лейбъ-гвардіи при Ватерлоо, кучеръ и кебъ съ Венирингомъ бѣшено мчатся въ Дюкстритъ, что въ Сентъ-Джемсѣ. Тамъ Beнирингъ застаетъ Твемло дома, все на той же квартирѣ, еще тепленькаго отъ искусныхъ рукъ таинственнаго художника, который что-то дѣлалъ съ его волосами при помощи яичнаго желтка. И такъ какъ эта процедура требуетъ, чтобы по окончаніи ея человѣкъ далъ своимъ волосамъ поторчать дыбомъ и постепенно обсохнуть, то мистеръ Твемло въ данный моментъ находится въ состояніи, вполнѣ подходящемъ для принятія поражающихъ извѣстій и одинаково напоминаетъ и монументъ на Фишъ-Стричъ-Гиллѣ, и царя Пріама при нѣкоемъ пожарѣ, о которомъ извѣстно изъ классиковъ.
— Добрѣйшій Твемло, — говорить Beнирингъ, хватая его за обѣ руки, — какъ самый близкій и старинный другъ нашей семьи («Ага! стало быть, теперь уже не можетъ быть сомнѣній: это я», думаетъ Твемло), — скажите прямо, какъ вы полагаете: согласится вашъ кузенъ лордъ Снигсвортъ записаться въ члены моего избирательнаго комитета? Я не простираю своихъ притязаній на особу его свѣтлости. Я прошу только имени его, только имени… Дастъ онъ свое имя, какъ вы думаете?
Внезапно ослабѣвъ, Твемло отвѣчаетъ:
— Не думаю.
— Мои политическія убѣжденія, — продолжаетъ Beнирингъ, даже не справившись предварительно, есть ли у него таковыя, — сходятся съ убѣжденіями его свѣтлости и, быть можетъ, во вниманіе къ дорогимъ для насъ обоихъ принципамъ, во вниманіе къ общественному благу онъ и дастъ мнѣ свое имя.
— Можетъ быть, — говоритъ Твемло.
Въ своемъ отчаяніи онъ принимается расчесывать голову, забывъ о желткѣ, и еще болѣе смущается, почувствовавъ, что волосы липнутъ.
— Съ такимъ старымъ, закадычнымъ другомъ, какъ вы, мнѣ нечего чиниться, — продолжаетъ Венирингъ. — Вотъ что, Твемло: дайте мнѣ слово, что если намъ будетъ непріятно исполнить то, о чемъ я васъ попрошу, если дли васъ это представить хоть малѣйшее затрудненіе, вы прямо такъ и скажете, не стѣсняясь.
Твемло такъ любезенъ, что сейчасъ же даетъ слово, очевидно, съ самымъ чистосердечнымъ намѣреніемъ его сдержать.
— Можетъ быть, вы не откажетесь написать въ Снигсвортскій паркъ и отъ своего имени попросить для меня протекціи у лорда Снигсворта. Если мое дѣло уладится, я всегда буду помнить, что обязанъ этимъ исключительно вамъ. Само собою разумѣется, что вы будете просить за меня милорда единственно съ точки зрѣнія общественной пользы… Такъ какъ же: можете вы сдѣлать это для меня?
Твемло задумчиво подноситъ руку ко лбу и говорить:
— Вы взяли съ меня слово отвѣтить вамъ правду.
— Да, дорогой мой Твемло.
— И ждете добросовѣстнаго исполненія обѣщанія?
— Конечно, мой другъ.
— Ну такъ замѣтьте: я вообще, — произноситъ Твемло, такъ отчетливо отчеканивая это слово, какъ будто если бъ оно было не «вообще», а «отчасти», онъ непремѣнно исполнилъ бы просьбу, — я вообще прошу меня уволить отъ письменныхъ сношеній съ лордомъ Снигсвортомъ.
