– Хочешь сказать, расстрига свою собственную доставку омеговцам сдал?
– А почему нет? Если они с Арзамасом окончательно рассорились, прознали про этот бартер между Корпорацией и Цехами, ну и захотели, чтоб оборудование очередное в Арзамас не попало… Сговорились с расстригой твоим, вот и все. Или, может, там не оборудование, а оружие в ящиках?
Вместо ответа я поднял палец, прислушиваясь. Эви задрала черные брови и навострила свои маленькие розовые ушки.
– Гудят, – заметила она наконец. – Гудит и стонет сендер мощный, сердито двигатель ревет…
Не дослушав, я взбежал по лестнице, выскочил на корму и увидел омеговские машины позади: два сендера и три большие трехколесные мотоциклетки. Они приближались.
* * *
Солнце взошло, начиналась жара. Во всех смыслах.
Когда головной сендер, выкрашенный черным, с длинным узким капотом, на котором красовалась намалеванная желтой краской подкова, вырвался вперед, Эви прицелилась из винтовки и выстрелила. Не знаю, попала она или нет, но в ответ замелькали вспышки, и сквозь рокотание двигателей донесся частый перестук, будто колотили палкой по дереву. Над омеговскими машинами взвились облачка дыма.
Несколько пуль вжикнули рядом, одна попала в заднее стекло рубки, и я пригнулся, когда оно со звоном осыпалось.
Стоявшая на корме цыганка тоже пригнулась и быстренько отбежала за рубку.
– Что там впереди, Музыкант? – Она полезла на крышу. – Пустыня окончательно закончилась?
Солнце ползло все выше, жара крепчала, встречный ветер был почти горячим. Мы приближались к широкой границе, где Пустошь из бледно-желтой становилась серой: там песок сменяла каменистая равнина.
Голос Эви донесся сверху:
– Они нас в клещи взять хотят!
Сидя на высоком стуле перед штурвалом, я кинул взгляд через плечо. На одном из сендеров был пулемет, на другом, выкрашенном черной краской, торчала штанга с креслом. Пристегнутый ремнем, там сидел сержант с пышными белыми бакенбардами.
Сендер подпрыгивал на ухабах, вилял между песчаными горбами, кресло раскачивалось вместе с омеговцем, сжимающим длинноствольное ружье.
– До Карьера твоего не успеем? – прокричала сверху Эви. В проеме двери показались ее ноги, и цыганка спрыгнула на палубу.
Я покачал головой.
– Тогда надо что-то делать. Догоняют они ведь нас…
– Ну? То-то я гляжу: они ведь нас догоняют. Что-то надо делать, а?
– Ну и характер у тебя! – Она шагнула на корму. – Почему тебя до сих пор никто не убил? Это так странно!
– Ничего, скоро они исправят положение.
– Что это за Карьер вообще такой?
– Поселок брошенный в русле высохшей реки.
Эви вопросительно поглядела на меня, и я стал пояснять, то и дело оглядываясь:
– На самом деле никакого карьера там нет. Один старик мне говорил, что раньше такие штуки, какая там стоит, назывались земснарядами. Такой вроде корабль, на нем машина с ковшом, которым из дна грунт добывали. Корабль этот, или как его назвать, с берегом понтоном соединен. Три сезона назад там скважина, которая воду давала, еще работала, люди жили, но как воды не стало, старатели этот поселок бросили… Берега в этом месте обрывистые, съехать можно только по понтону.
– Да-а, – протянула она. – А ведь у бывших рек, я слышала, дно опасное бывает. Там эти… пещеры под ними образуются какие-то, а?
– Кавернами их называют. Правильно, там под руслом тоже каверны есть, но в месте, где Карьер, никто пока не проваливался.
Она оглянулась.
– Как-то их задержать надо. Что ж придумать… – Эви запустила пятерню в свои густые волосы, хмурясь.
– Не напрягайся, мозг надорвешь, – предостерег я.
Хотя она, конечно, права – надо что-то делать, только неясно что. Черный сендер двигался точно за самоходом, другой с мотоциклетками разъехались в стороны, но тут сержант привстал в своем кресле, проорал что-то, махнув рукой. Со второй машины в ответ закричали. Я прищурился, наблюдая за ними. Сержант подался вперед, один из сидящих перед ним протянул микрофон на длинном шнуре. Сержант заговорил в микрофон, я перевел взгляд на другой сендер – кажется, его водитель тоже воспользовался бортовым передатчиком. Ну да, сержант сейчас отдает команду по радио, причем я догадываюсь, какую именно…
Эви тоже догадалась.
– Сейчас местами поменяются! – крикнула она.
Мы приближались к границе песков. Сендер, ехавший слева, замедлил ход, одновременно черная машина вильнула. Они чуть не столкнулись, но первый водитель вовремя вывернул, и машины поменялись местами.
– Это потому что на той пулемет, – пояснила цыганка то, что я и так понимал. – Сержант этот соображает, а? Решил: чего зря патроны тратить? Лучше поближе подобраться и прямиком в корму…
– Корма вроде как бронированная.
– Ну и че? Что там, три слоя брони?
– Нет, два. И не брони, а жести.
– Ну вот, стало быть, пулемет твою жесть пробьет. А машинный отсек у тебя сзади, сержант это дело скумекал, вот и решил…
Сквозь гудение моторов донесся щелчок выстрела, над черным сендером взвилось облачко дыма, и в раскрытой двери рубки вжикнула пуля. Она впилась в стену, пролетев прямо за моей спиной. Подавшись к штурвалу, я крикнул:
– Дверь закрой!
– Щас, щас… Это сержант по тебе… Метко палит, гад!
Дверь захлопнулась. До границы пустыни осталось всего ничего, но нам от того было не легче. В машинном отсеке под ногами что-то дребезжало и стучало – механики ведь не до конца отремонтировали «Зеб», нельзя его на такой скорости долго гнать, развалится…
Омеговские машины еще приблизились. Те, что ехали по сторонам, находились немного дальше, но черный сендер и самоход разделяло уже всего ничего. Они пока не стреляли, экономили боеприпасы, и правильно. На высокой скорости даже в мой самоход попасть трудно, к тому же мы никуда не денемся. Хотя русло реки недалеко уже. Впереди высились два серых холма – конические горбы из слежавшегося цемента. За ними и находится Карьер. Нам бы только успеть до моста-понтона…
Солдаты нагоняли. На сендере за пулеметом возникла голова, стрелок поправил ленту, сбегающую в железный короб, сгорбился, уперев приклад в плечо, но потом встал прямо – решил обождать еще немного.
Сбоку громыхнуло ружье сержанта, пуля врезалась в стену прямо над черными вихрями цыганки, она присела, ругнулась и погрозила стрелку кулаком. Сержант, восседавший в железном кресле, снова целился в нас.
– Вон! – крикнула Эви. – Слышь, Музыкант! Что это… холмовейник, а?
Левее нашего курса почти на самой границе песков, до которой оставалось всего ничего, высился ржаво-коричневый горб. В глиняной, иссеченной трещинами поверхности поблескивал металл.
– Холмовейник, – согласился я. – Сейчас день, ползуны спят…
– Давай к нему!
– Зачем?
– К нему, говорю! За сколько доедешь? Есть тут динамит у тебя?
– Быстро доедем. Динамита нет.
– Хоть одна шашка завалящая… Нету? Ну ладно, а топлива где отлить с пол-литра? И масла? Ты понял, что я хочу сделать?
– Понял, понял.
Я сказал ей, где все это взять, Эви нагнулась, протягивая руку к пустой пивной бутылке, перекатывающейся по полу рубки – и тут солдаты дали залп.
Соскочив со стула, я растянулся на полу рядом с упавшей цыганкой. Со звоном осыпались оба еще целых стекла – а ведь они обошлись мне в три серебряка каждое! – пули заколотили по доскам, застревая в них или пробивая насквозь.
Бутылка покатилась к двери, цыганка схватила ее и поползла наружу.
– К холмовейнику рули! – крикнула она напоследок.
Одиночные выстрелы смолкли, но сзади застучал пулемет. Я привстал, ухватившись за штурвал, выглянул и сразу крутанул его. Самоход качнулся, грохот и лязг позади стихли – пулеметная очередь ушла в сторону от кормы. Стал слышен близкий рев двигателя омеговской машины.
Сержант, повесив ружье за спину, стоял на кресле во весь рост и размахивал тросом с «кошкой» на конце. Блестели на солнце наточенные зазубренные крюки, омеговец лыбился, будто участвовал в каком-то веселом представлении.
Он подался вперед, собираясь швырнуть абордажную «кошку» на борт самохода, и тогда я вновь крутанул штурвал.
Произошло примерно то же, что и перед приездом в Рязань, когда за мной погнались три машины. «Зеб» и сендер нырнули навстречу друг другу, омеговцев едва не затянуло под колеса, но их шофер оказался опытнее – успел вырулить. Сержант чуть не вылетел из кресла, «кошка» упала в песок, привязанный к штырю под креслом трос начал стремительно разматываться, захлестнув ноги солдата, подсек их и натянулся. Усач вцепился в подлокотники. Лицо побагровело, он что-то прокричал и стал подтягивать «кошку», подпрыгивающую позади сендера.
Я довернул штурвал, но омеговский водила сбросил скорость. До холмовейника оставалось всего ничего, мы неслись прямо на него. На палубу выскочила Эви, потрясая бутылкой, из горлышка которой торчала скрученная жгутом тряпка. Я повернул штурвал в другую сторону, «Зеб» качнулся, объезжая холмовейник. Эви присела, щелкнула зажигалкой, сделанной из гильзы. Тряпка вспыхнула, и она побежала к носу, но повалилась на палубу, когда вновь застучал пулемет.
