Митя не может совместить реакцию Котова на страшное предупреждение еще больше, когда комдив затеет игру в футбол, в "советскую игру" (так называет ее Надя). Здесь откроется максимально и Сергей Петрович, которому давно хочется вмазать жалкому человечишке, осмелившемуся прийти в его дом, чем-то ему угрожать, да еще казаться благодетелем, поскольку остальным об аресте Митя ничего не сказал и дал Котову еще немного времени до приезда энкаведешной машины...
Их разговор на маленькой футбольной площадке - кульминация картины. Пик в отношениях героев, единых в том, что жизнь обоих уже проиграна. Но знает о том, пережил это состояние только Дмитрий Андреевич. И перед смертью хочет сделать себе последний подарок, надеясь увидеть искаженное страхом лицо комдива. Поэтому он не выдерживает и задает вопрос, давно его мучивший: "Вы что, ничего не поняли, Сергей Петрович? У вас остался час..."
У Мити почти по-детски заинтересованный взгляд, в нем что-то от надежды, вдруг услышит: "Хоть час, да мой..." Тогда можно продолжать играть в футбол. Оставаясь джентльменом, каким все время выглядит Митя. Кроме удара Кирику. Ан - нет! Оправдываться придется Мите, когда Котов станет своими очень сочными словами называть все, чем Митя занимался за рубежом: "...как тайный агент сдал нам восемь!.. Восемь высших чинов белого движения. Это с твоей помощью их похищали, привозили сюда и расстреливали как контрреволюционеров и врагов трудового народа". Ледяное равнодушие сползает с Мити. Он чуть отступает от Котова - ему надо видеть лицо комдива, так отступают после внезапного удара. Но именно Котов вербовал его, угрожал. Лишил дома, родины, женщины. И теперь смеет чувствовать себя правым! Подтекст, ранее передаваемый актерами взглядами, нюансами в интонации, не пересекаясь в прямом диалоге, умышленно от этого уходя, подтекст, тайное тайных их взаимоотношений становится явным. Они почти лицом к лицу - большой, сильный, могучий, непробиваемый Котов и хрупкий, невысокий Митя, в своем элегантном европейском костюме. Кажется, из судьи его превращают в обвиняемого? Все идет совсем не по правилам. Митя взвинчивается с каждой секундой. Где его интеллигентность, сдержанность? Где его потаенное чувство превосходства, позволившее явиться к Головиным? А оно, между прочим, вело его - хозяина судьбы комдива, пусть на короткое время, как он себе это представлял...
Митю жалко. Как никогда до этого. Его жалеешь больше, чем комдива, напомнившего, что мог Митя не соглашаться, не становиться предателем, а поступить как мужчина: застрелиться... Мог бы... И поступил бы достойно, уйдя чистым и честным... Но ушел бы в двадцать четыре года, когда так хочется быть... Любить... Ушел бы, не зная, что жить теперь ему придется гораздо больнее, мучительнее, чем пережить короткое мгновение добровольной смерти.
Меньшиков не оправдывает Митю, точно зная, что сам Митя не уверен в том давнем его решении, но ищет снисхождения к слабости. Мне кажется, и это впервые в системе взаимоотношений Меньшикова с его героями. "Мне обещали, а я поверил! Мне сказали: "Сделай, и мы тебя пустим обратно!.. А потом обманули. Обещали больше не трогать, но обманули и все отняли. Ты отнял: жизнь, любовь, Марусю, профессию, Родину, веру - все!.." Все верно, забыл только сказать, что и душу отобрали, размели, выжгли. Остались обуглившиеся крохи. Остановиться Митя уже не может. Звучат истерические, визгливые ноты. Он теряет ориентиры, не в силах оставаться в границах из-за неодолимости Котова. Его доводы, собственно, уже исчерпаны. Странно вздрагивают плечи как перед рыданиями, дрожат губы... Митю несет - иначе бы он понял, сколь унижен в эти минуты самим собой более всего. Особенно, когда станет напоминать Котову о своем благородном жесте, предупреждении об аресте, чем нарушил служебную инструкцию... Что-то вроде: "А кто вам деньги одолжил, когда у вас кошелек украли!" Дворянин уподобил себя кухарке. И опять понапрасну. "Кто Котова посадит? - удивляется Митиным бредням Котов.- Героя революции и легендарного комдива?.. Кто?.."
Но он все-таки приходит, час очень короткого торжества Дмитрия Андреевича. При последних словах Котова ему становится легче; светлеет (если можно сейчас об этом говорить) его лицо. Пианист нечто подобное не раз уже слышал. Наконец-то! Он почти успокаивается, улыбается, рисуя Котову картинку из ближайшего будущего "легендарного комдива": "Вот это я тебе припомню, когда ты, ползая в собственном дерьме, дней через пять подпишешь добровольное признание, что с 1920 года являешься японским шпионом, а с 23-го еще и германским, что ты еще и диверсант, и организатор покушения на товарища Сталина! А не подпишешь, тебе напомнят, что у тебя есть жена и дочь!"
Это запрещенный удар. Пианист им обучен на службе в органах. Он точно бил под дых Кирика. Теперь вроде бы точно дает под дых Котову, заговорив о самом дорогом для него... Но сам Митя только жалок: ясно, что советская машина смолола его начисто. Вертлявый паяц, гаер, он получает оплеуху от мужика Котова и уходит, опустив плечи, чуть-чуть пошатываясь, но не от боли. От бессилия. Похожий на рваную тряпичную куклу. Митя добит.
...Вскоре после выхода на экран "Утомленных солнцем" мне посчастливилось в очередной раз пересмотреть одну из самых моих любимых картин - "Леопард" Лукино Висконти. В эпизоде, когда Танкреди (Ален Делон) уходит в последний, должно быть, раз от своего дяди, князя Салины (Берт Ланкастер), Танкреди снят со спины. Стройный красавец Делон словно скукоживается на глазах, сутулится, сгибается. Руки сцеплены за спиной, шевелятся нервные пальцы. Это уже не знатный итальянский аристократ: маленький клерк или притихший буржуа... От гарибальдийца, потомка знатного рода ничего не осталось.
Помнится, тогда, по свежим следам, я сказала Олегу, что, глядя на Танкреди в этой сцене, я думала о Мите, уходящем от Котова. Конечно, все разное у этих героев. Общее же то, что прежних - их больше нет. И никогда не будет. Танкреди осознанно становится слугой нового режима, зятем нувориша, забывшем все, за что когда-то боролся. Митя истребил себя до конца. Он исчезает.
"А уж Олег Меньшиков выше всяких похвал,- писал Александр Кулиш в рецензии на "Утомленных солнцем".- Его Пианист - фигура экзистенциальная, заставляющая вспомнить прежние роли Меньшикова, в которых он играл злодеев во имя добра или высшего идеала, зло страдающее и безумно привлекательное..."54
Я не стала бы называть Митю ни "злодеем во имя добра", ни просто "злом". Меньшиков и на новом витке в принципе верен своей теме: человек, для которого нет и не может быть места во враждебном к нему мире, враждебном и в чем-то для него притягательном, как для всякого живущего на земле.
Персонаж из 30-х, Митя, оказался близок нашим дням: разве современный человек не живет в некоем междуцарствии, одинокий, скорбящий и все же ищущий любви к себе? Ее не находящий, и потому, совершив предательство, более всего по отношению к себе, уходящий в покой небытия?..
Такой смертный покой приходит к Мите после пощечины Котова. Он снова затолкнул себя в образ милого Митюли. Приходит машина с орангутангами из НКВД. Митя, как ни в чем не бывало, споет с Головиными, вышедшими проводить комдива (они еще не знают об аресте) "Вечерний звон", аккомпанируя на гитаре. Укажет Котову его место в автомобиле позади - как положено арестанту. Молча закурит. Непроницаемое лицо. Молчание. Такой он, наверное, в подвалах Лубянки...
В актерской природе Меньшикова есть что-то неумолимое. Иногда его неумолимость напоминает исступленность библейских пророков - как было с Калигулой. Митина исступленность окутана тишиной, в ней почти нет ожесточения, отчаяния. Все для него, в сущности, решено, когда он везет Котова в Москву. Это исступление сродни последним секундам агонии.
В пути Котов пытается выпить, вытаскивает припрятанную фляжку... Потом не хочет отдавать именное оружие... Он все еще полон наивных представлений о своем завтрашнем дне. Энкаведешники изобьют "легендарного" в кровь с молчаливого невмешательства Дмитрия Андреевича, главного в этой страшной команде. Он только вмешается в расстрел несчастного водилы, который, блуждая по проселочным дорогам Подмосковья в поисках куда-то запропавшей Загорянки, вдруг опознает в избитом, окровавленном пассажире легковушки самого Котова.. Нет человека - нет проблемы... В Мите срабатывает рефлекс хорошего службиста сталинских органов. Пока с обреченным умело кончают, Дмитрий Андреевич ждет. Одним мертвецом больше - что с того?.. А за его спиной встает огромный, во все небо портрет товарища Сталина...
