Другие корабли Альфа-Легиона тут же начали наводить орудия на «Йота Малефелос», осознав смену им флага.
– Разворот на другой курс, – приказал Бьорн, следя за тем, как тактический дисплей заполняется вражескими сигналами, и, размышляя над тем, как долго они продержатся.
Богобой внес корректировки в тот самый миг, как хронометр достиг отметки в два часа. Почти сразу же по флотской связи разошелся приказ об отходе.
С лорда Гунна было достаточно – даже он не мог допустить гибели флота ради спасения своей гордости. По всей сфере битвы штурмовые тараны, абордажные штурмовые корабли уже возвращались в свои ангары под прикрытием выживших в начальной бойне эскортников.
«Кета Ро» все еще был жив и собирался открыть ответный огонь. С надира правого борта спешили шесть вражеских кораблей, нацелившись на «Йота Малефелос».
– Что прикажешь? – спросил Богобой.
Бьорн не нужно было смотреть на тактические дисплеи, чтобы знать, как поступить. Ему было тошно от одной только мысли об этом, но альтернативы не существовало.
– Передай новый опознавательный знак, – прорычал воин, снова почувствовал боль от отступления. – А потом полный газ, возвращаемся с остальными.
Гунн оставался у руля «Рагнарока», мрачно глядя на мостик огромного линкора. Внизу, на дюжине террас, расходящихся от командной платформы, сотни смертных и сервиторов изо всех сил старались выполнить команду об отступлении, не пожертвовав при этом кораблем. Со всех направлений приближались корабли Альфа-Легиона, развив полную скорость и стремясь прорвать внешний оборонительный рубеж и добраться до поврежденных кораблей.
– Удерживать периметр, – предупредил Гунн, отметив слабость в секторе «Фенрисавара». – Сажайте штурмовые корабли. Скитья, нам нужно вытащить те торпеды.
Весь флот Волков сжимался, разворачиваясь на курс отхода. Момент был опасным: линкоры рисковали подставить под удар свои борта, прежде чем снова разовьют полный ход. Некоторые захваченные корабли ответили на приказ, но их было меньше потерянных в яростной контратаке. Тесное пространство туннеля еще больше усугубляло ситуацию, так как оказаться в газовом поле было равносильно попаданию полного залпа лазерной батареи.
Гунн взглянул на широкопрофильный гололит, отметив позиции линкоров. «Храфнкель» оставался в центре построения, умудряясь даже усилить огневую поддержку из потрепанных батарей. Он был стержнем, вокруг которого поворачивал остальной флот.
Ярл смотрел на мерцающий образ перед собой, испытывая к нему нечто похожее на ненависть. На борту этого корабля находился примарх, прячась в своих покоях и погрузившись в мрачное безразличие. Ему следовало быть здесь, возглавляя атаку. Несмотря на столетия, проведенные в войнах, лорд Гунн не питал иллюзий по поводу неравенства в кораблевождении между ними. Возможно, Русс мог справиться с этой ситуацией. Он мог что-то придумать и швырнуть в лица предателям. Он был предназначен для этого – сделать невозможное, вытащить Легион из трясины и снова направить на охоту.
– Лорд, флот отрывается, – доложил навигационный шкипер «Рагнарока». – Курс установлен – нам следовать за остальными?
В этот самый момент из недр линкора разошлись новые сотрясения. Дальше больше – снаряды, торпеды, лазерные разряды терзали щиты, которые были на грани отключения. Если бы Гунн закрыл глаза, то почувствовал агонию линкора, истекающего кровью из тысячи ран.
Ярл мог отдать приказ о последней атаке. Направить линкор на приближающийся авангард Альфа-Легиона, уничтожить столько, сколько сможет, пока кораблю, в конце концов, не сломают хребет. Они могут даже взять его на абордаж, и Гунн умрет как воин – в окружении вражеских трупов на командном мостике.
«Я бы убивал с улыбкой», – подумал он.
– Отходим, – выдавил из себя приказ Гунн. – Прикрыть отступление. Поддерживать артиллерийский огонь. Мы будем последними.
Затем он с отвращением отвернулся от носового окулюса. Огромные плечи воина чуть поникли.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
II
Руны.
Образы, вырезанные на постоянно освещенном камне и железе. Для случайного человека они казались грубыми, но их вырезали не для посторонних глаз. Воины Влки Фенрюки знали, как смотреть на них, как читать, как отмечать баланс, вес и скрытый смысл.
Ни у одного фенрисийского знака не было горизонтальной черты. Каждая насечка была вертикальной или диагональной, сделанная острием резца или боевым лезвием. Величайшие кузнецы ледяного мира – волундры – тратили на изготовление своих инструментов столько же времени, сколько на гравировку священных символов, так как нанесенные ими на фрагменты из дерева, металла или кости знаки должны были сохраниться на веки вечные. Творцы при работе шептали имя руны, сгорбившись среди теней, определяя ее контуры на материале, связывая вместе две души, создавая нечто большее, чем просто знак и отмеченный предмет.
На завершение надписи могло уйти десятилетие. Если совершалась ошибка, то дерево сжигали, камень раскалывали, металл расплавляли, кость разбивали. Волундр украшал смысловой текст узелковыми узорами, вычерченные тончайшими линиями вокруг ровных рядов знаков, призывая души змей, безглазых существ из темного фенрисийского прошлого, черных тисов, почтенных клинков знаменитых бойцов. Каждый разрез обдумывался, и каждый символ тщательно выбирался, потому что структура знаков и эмблем несла собственный смысл.
Фенрюка всегда знала, что насечки защищали против пожирателей душ, ведь нижний мир был создан из мыслей, а каждая мысль была словом, а у каждого слова была своя руна.
Так что подобная работа не была декоративным искусством. Она относилась к области метафизики.
Примарх Леман Русс все это знал. Знал так же основательно, как и любая живая душа, и понимал в рунах больше, чем самые великие из его кузнецов. Ведь его создали из той же материи, из которой было соткано полотно судьбы, и руны пронизывали его сущность тем образом, который ни один из его воинов никогда по-настоящему не поймет.
И все же они знали о знаках рун дольше него: фенрисийцы понимали священные изображения на протяжении всей своей истории на мире-смерти, а она была старше самого Империума. Обитатели вечно движущегося льда вырезали руны на костяных осколках задолго до прибытия Русса к влка. Таким образом они оберегали костры от самых сильных морозов. Старые годи бормотали вечные истины из-под слоев дубленых шкур, переворачивая заскорузлыми руками костяные знаки, приобщаясь к пульсации мировой души, в то время как их жестокий мир путешествовал в море звезд.
Даже мудрецы не всегда хорошо понимали простую истину: примархи были чужаками для их народов. У них не было родных миров, даже Терра не являлась им. Примархи формировались под влиянием своих новообретенных подданных, а те в свою очередь менялись под их влиянием. В результате получалось нечто новое, которое могло быть могучим или же сломленным, но всегда гибридом, чье происхождение скрывалось непредсказуемыми играми загадочных богов.
Каждый генетический сын Императора во тьме наполненной сомнениями ночи размышлял над тем, какая часть его души была создана в амниотических баках родного мира, а какая на равнинах, в лесах и пустынях планет, куда их забросило. Каждый слышал в своих снах разъедающий душу шепот: ты чужак, тебя не должно быть в этом месте, это не твой народ.
Даже Повелитель Зимы и Войны, живое воплощение Фенриса, облаченный в волчьи шкуры, с синими, как свод Асахейма глазами, слышал эти нашептывания.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
И сейчас он их слышал отчетливее, чем когда-либо. Русс сидел на каменном полу своих покоев, набросив на плечи шкуры и перебирая костяные символы иссеченными пальцами. Эти пальцы большую часть жизни сжимали рукоять топора. Они никогда не использовались для ремесла или ласок, поэтому они были широкими, с твердой, словно вываренной, кожей, натянутой поверх адамантиевой прочности костей.
