С берега кричали разные сочувственные слова — что, дескать, первый блин всегда комом, а у первых-де российских мореходов получалось и вовсе хуже, — утешали Рябова, что белая форменка отстирается, только поначалу из нее надо вытряхнуть карасей. Курбатов и досадовал, и хохотал вместе со всеми, когда злополучную шлюпку вытаскивали и снова тащили обратно на «верфь»; к ней пришлось приделывать дополнительный киль.
* * *
Уезжая на губернский съезд комсомола, Курбатов и не предполагал, что работать в Няндоме ему уже не доведется и приедет он только за тем, чтобы передать дела, в последний раз поговорить с ребятами и собрать свой нехитрый багаж.
Никакие самоотводы не помогли. Не помогли и доказательства, что нельзя так срывать человека с места, когда он только-только начал налаживать работу. Не помогла телеграмма в Няндому, к Лукьянову — несколько коротеньких взывающих слов: «Собираются выдвигать секретарем губкомола срочно опротестуйте перед Даниловым».
В день выборов пришла ответная телеграмма. Курбатов распечатал ее с волнением: «Горячо поздравляю зпт одобряю решение (съезда) зпт лети высоко тчк Лукьянов». Фамилию Курбатова внесли в списки для голосования; потом оказалось, что в члены пленума его избрали почти единогласно. На пленуме его выбрали секретарем губкомола; как и прежде, против было два голоса.
Но теперь он уже не думал: «Завалю, не справлюсь». Справился же он там, в Няндоме. Когда Курбатов уезжал, в райком пришло сообщение из Дорпрофсожа о деньгах на клуб: все-таки грозное письмо подействовало. И теперь, отправляясь на два дня в Няндому, Курбатов чувствовал, что с новой работой он справится, но все-таки лучше было бы остаться пока на прежнем месте. Действительно, не успел развернуться — и нате вам!
Он думал о Верочке, о том, что так, в сущности, и не познакомился с ней, а потом рассердился сам на себя: «А зачем? Разве ты любишь ее? И до любви ли теперь?» Но эта мысль его не утешила.
В Няндоме уже все знали. И жалко было расставаться с Курбатовым ребятам, и радостно, что избрали секретарем именно его; впрочем, Карпыч, сухо поздравив, проворчал:
— Так я и знал, что ты на гастроли к нам приехал. Не работа это… Теперь пришлют нового. Добро, если нормальный человек, а то опять трепач какой-нибудь попадется.
— Никого присылать не будут, — спокойно ответил Курбатов.
— Как так?.. — начал было Карпыч.
— А так вот. Мало ли здесь своих ребят? Возьмут тебя, например, и изберут. Я обязательно посоветую. Опытного работника пришлют — это другое дело. А секретарем будешь ты.
Карпыч просто взъярился:
— Я тебе «посоветую»! Ты что, хочешь, чтобы здесь все прахом пошло, да?..
Спор оборвал Иван Рябов. Счастливый, даже какой-то немного обалдевший от счастья, он ввалился в райком, такой же красивый и надушенный, как и тогда, на первом испытании лодки. Еще в соседней комнате он с кем-то целовался, хохотал так, что казалось, в горле у него катается какая-то звонкая горошина, и, наконец, войдя к Курбатову, обнял его.
— Я к тебе, секретарь, — сказал он. — У моего штурмана снова военмор на десять с половиной фунтов. Я его в Совете зарегистрировал, только как-то не то получается. Вот раньше крестины были — все-таки шум устраивали и слышно было, что человек родился. А ведь нынче-то не просто новый человек рождается, а новый, да еще советский. А вокруг его рождения — молчок, тишина, когда, наоборот, надо бы звону… Очень тебя попрошу: давай октябрить моего пацана.
Курбатов, еще расстроенный предстоящим расставанием, сразу не понял: что за октябрины? Рябов растолковал, что к чему, и у Курбатова озорно, совсем по-мальчишески блеснули глаза.
— Ладно, Иван. Такие октябрины устроим…
На второй день «крестили» сына Ивана Рябова. Все было честь честью: Курбатова избрали вместо крестного, «кумой» была приглашена второй секретарь райкома партии Мокина. Карпыч и здесь развернул бешеную деятельность: неожиданно новорожденному нанесли много подарков; счастливые отец и мать сидели в президиуме. Когда были сказаны речи, вручены подарки, Рябов встал, развернул своего сына и показал его голенького переполненному залу. Раздались одобрительные аплодисменты: мальчонка был здоровый, толстый, с ручками в «перевязочках».
Рябов передал сына Курбатову. До этого ему никогда не приходилось держать новорожденного. Он должен был поднять ребенка над головой и громко сказать: «И имя мы дали ему — Красногвард. Таким именем в честь Красной гвардии, бойцом которой в Октябре был балтийский матрос Иван Рябов, пожелал назвать своего сына отец».
Затем Курбатов должен был передать ребенка «куме» Мокиной. Но тут произошло такое, что он чуть не выронил Красногварда; мальчонка насквозь промочил Курбатову новый костюм. В зале смеялись и хлопали, и торжественность октябрин была нарушена. Впрочем, веселье заменило торжественность, Октябринами были довольны все; и только выходя из клуба, Курбатов услышал иронический разговор:
— Вырастет этот «Красногвард», так уж помянет добрым словом папу и маму. Всю жизнь парню испортили с таким именем. И что творится! Запретили бы такое издевательство над детьми.
Пока Курбатов бежал переодеваться, он подумал, что разговор верный и надо посоветовать ребятам, что если придется еще проводить октябрины, то выбирать все-таки простые имена.
Эти крестины были последним его делом в Няндоме. Уже вечером, стоя на перроне с ребятами, он прислушивался к звукам, идущим из поселка: к далеким голосам, последним крикам петухов, скрипу телег, и легкая грусть поднималась в нем снова.
Подошел поезд. На перрон вышло несколько человек, и Курбатов не сразу разглядел тоненькую девичью фигурку. Девушка стояла, поставив к ногам чемоданчик, и оглядывалась. Наконец она крикнула:
— Ребята, как в райком комсомола пройти?
— А вам зачем? — поинтересовался Курбатов.
— Работать приехала.
Курбатов медленно подошел к ней. Карпыч, избранный вчера секретарем райкома, догадался и шепнул Курбатову: «Это и есть твой опытный работник!»
— Здравствуй, — сказал Курбатов, протягивая девушке руку. — Ты не узнаешь меня? А как дома на колесах бегут, искры сыплются, как гудит все, помнишь? А как ты Зайцева в страх ввела, помнишь? Ну!
— Курбатов!
Они обнялись с Хионией Кораблевой. В душе у Якова все так и пело: значит, все-таки выдержала она, выучилась, пробилась в большую жизнь!
Расспрашивать времени не было: подходил поезд, идущий в губернский город. Курбатов успел только узнать, что Хиония кончила курсы комсомольских работников при губкомоле, а через год пойдет учиться в Совпартшколу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
