Из преступлений, связанных с именем Нерона, пожалуй, самым известным и чудовищным по величине нанесенного ущерба и количеству человеческих жертв, является приписываемый принцепсу поджог Рима, событие, которое очень быстро обросло слухами и легендами. Нерон и в историю вошел как поджигатель своей столицы, вдохновляющийся видом гибнущего города на поэму о пожаре Трои. Но это предположение — совершеннейший абсурд. В момент возгорания сам Нерон в Риме отсутствовал. Время для пожара было выбрано самое неподходящее: ночь полнолуния в середине лета.
О причине пожара римские историки говорят сбивчиво и противоречиво. Весьма показателен тот факт, что по мере удаления от времени события утверждения различных хронистов, что Нерон поджег Рим, становятся все более определенными. Удивительно то, что слух об участии Нерона в поджоге Рима полностью игнорирует один из первых христианских авторов епископ Рима Клемент. Примерно через два десятилетия после смерти Нерона, в любом случае до Тацита и Светония, он написал послание к своим единоверцам в Коринф, среди которых возникли распри в связи с перемещением нескольких священников. В этом послании Клемент говорит об Апостоле Петре, которого он знал лично, и преследованиях христиан при Домициане. Однако тщетно пытаться отыскать в письме какие — либо упоминания о том, что Нерон причастен к пожару. Клемент и другие христианские авторы игнорируют не только версию об ответственности Нерона за пожар в Риме, они ничего не говорят о маневре, якобы предпринятом Нероном с целью свалить вину на христиан и начать на них гонения.
Придумать и распространить злой вымысел об императоре — поджигателе своей столицы могли только римские сенаторы, которым очень не нравилось, что их государством управляет не полководец, а актер. К тому же римская знать уже почувствовала на себе тяжелую руку сумасбродного юнца — императора и воспользовалась случаем, чтобы возбудить против него народ, который, как было отмечено, не чаял в нем души, ведь Нерон не стеснялся выступать перед простым людом: в цирке — как возница, на подмостках — как певец.
В деятельности Нерона просматривается явное стремление гуманизировать римское общество приобщением его к греческим нормам жизни. Но римляне упорно не желали этого и состязаниям в пении и танцах, повсюду насаждаемым императором, по — прежнему предпочитали гладиаторские бои с кровавым и смертельным исходом. Сопротивление закоснелой части сенаторской верхушки было таково, что она готова была выставить своего принцепса жестоким сумасбродом, кровавым деспотом, матереубийцей, женоубийцей и даже поджигателем Рима, лишь бы не сворачивать с пути, проторенного имперскими амбициями многих поколений предков, начиная с Ромула, отличавшегося невероятной жестокостью. Само возникновение Рима сопровождалось войнами и кровопролитиями, и семена, брошенные легендарным Энеем, постоянно давали свои ужасные всходы.
Что касается пресловутой жестокости Нерона, то она не превосходила жестокости его предшественников на римском троне Октавиана Августа, Тиберия, Калигулы, Клавдия. Удивить кого — либо жестокостью в то время было трудно, если, конечно, не заострять на этом внимания с определенными пропагандистскими целями, как это делает Тацит, ревностный поборник интересов сената, в котором он видит единственного хранителя римских традиций и нравственных устоев древности. Причину общего упадка Тацит часто объясняет испорченностью монарха. Но Нерон — детище своего времени, и сенат своим гнусным раболепием и подлой угодливостью весьма способствовал растлению юного принцепса. Мать, Сенека и римский сенат постоянно толкали Нерона на дикие, уродливые поступки. Пресмыкательство и низкопоклонство сената достигли в то время чудовищных размеров. Однако принцепс иногда находил в себе силы отклонять льстивые предложения, сыпавшиеся на него со всех сторон.
Образ Нерона в сочинениях Тацита и Светония как бы двоится. Трудно объяснить, как в одной личности могли сочетаться такие противоречивые качества, как человеконенавистничество и исключительная терпимость к насмешкам в свой адрес, жестокость и щедрость. Никто из историков не отрицает, что Нерон был хорошим другом, любил и жалел животных. А как совместить отвращение Нерона к войнам и к гладиаторским боям с его чудовищной кровожадностью, о которой толкуют античные писатели? Складывается впечатление, что речь идет о каком — то подобии мифического Януса, с одним лицом — юным, восторженным, светлым, и другим — старым, сморщенным, злобным, устремленным в преисподнюю.
В общей цепи римских традиционных ценностей Нерон оказался слабым звеном. Не являясь хранителем вековых традиций, он сделался заложником своего филэллинизма и даже жертвой его, обрекая себя на бесчестье у потомков. Как евреи отреклись от Христа, так римляне с легкостью отступились от Нерона, принеся его в жертву новой религии и способствуя — сами того не желая — возникновению легенды о Нероне — Антихристе.
Трагична судьба не только Нерона, но и самой Италии, обращенной одновременно и на Восток, и на Запад. В то время как христианство устремилось на Запад, Нерон был весь во власти очарования Востока и поэтому оказался очень удобной фигурой для спекуляций христианских проповедников. Нерону не повезло уже потому, что в его время один из языческих ликов древнеиталийского божества Януса начинал приобретать явно христианские черты, что вполне естественно для бога начала и конца.
Но для рождения мифа нужна была еще тайна. Тайна Христа — в его воскресении. Не было бы воскресения, не было бы и самого христианства. Всех чудес, совершенных Христом, было недостаточно, чтобы люди поверили в его божественную сущность. В сознании людей Сын Человеческий стал Сыном Бога лишь после чуда воскресения, послужившего толчком к созданию Евангелий. Как тайна Христа — в его воскресении, так тайна Нерона, родившегося через несколько лет после распятия Христа, — в его смерти.
Загадочность его кончины порождена, скорее всего, существованием двойника. Любитель мистификаций и эксцентричных выходок, Нерон на протяжении всей своей жизни имел явную слабость к двойникам. Внешнего сходства с кем — нибудь из близких ему людей было достаточно для того, чтобы он приблизил к себе этого человека. Так было с рабыней, похожей обликом на Агриппину, так было со Спором, напоминавшим лицом и фигурой Поппею. Сам Нерон имел склонность выступать на театральных подмостках в масках, имевших сходство с лицами женщин, которых он любил. Но самое любопытное то, что иногда театральные маски напоминали его собственное лицо.
