Помимо перевода «Травника» Николаю Булеву (Любчанину) принадлежит беседа об иноке «Сошествие святого духа». В этой беседе он излагает некоторые вопросы иконописакия с католической точки зрения[1362].
Возможно, еще в бытность в Новгороде, когда Геннадий вел борьбу с еретиками, Булев перевел с латинского издания 1493 г. полемический трактат «Самуила евреина», направленный против иудаизма[1363].
Д. О. Святский приписывает также Николаю Булеву перевод восьмой части астрономического трактата о времяисчислении, сделанный по Страсбургскому изданию 1486 г.[1364]
Астрономический трактат помещен в очень интересном по своему содержанию сборнике. В сборнике находится пасхалия архиепископа Геннадия, что связывает составителя его с кружком новгородского архиепископа конца XV в.[1365] Здесь же помещены сказания о древних еретиках (л. 232 и сл.), о новгородских еретиках (л. 287 об. и сл.), «о еллинъских мудрецах» (л. 189 и сл.). Перевод астрономического трактата был сделан в 1495 г.[1366] Николай Любчанин, безусловно, содействовал распространению астрономических знаний на Руси, правда смешанных еще в значительной степени с астрологическими предрассудками.
Большие познания Булева в медицине, астрономии и других отраслях знания привлекали к нему внимание передовых русских людей первой половины XVI в. С Булевым состояли в переписке Максим Грек[1367] и другие широко образованные люди. Знал Булев, очевидно, жителей Югорских (Уральских) гор Угрима Багракова и его брата[1368]. Максим Грек писал о Булеве, что «мудрость этого человека от многих была удивляема»[1369]. В другом месте он писал: «Мудр сый, яко слышу, Николай и словенского художества искусен»[1370]. Таково было мнение не одного Максима Грека, а и других современников, для одного из которых Николай Булев — «дохтор и великий ритор от немецкие области»[1371].
Большое место в переписке Николая Булева с Мисюрем Мунехиным и Федором Карповым занимали астрономические и астрологические вопросы. Еще в 1520 г. в Германии Иоанном Штоффлером был издан Альманах, в котором тот предсказывал, что в 1524 г. произойдет всемирный потоп и гибель мира. Этот Альманах перевел на русский язык Булев (ГПБ, Погод. № 1674). Своими астрономическими и астрологическими взглядами он делился с Мисюрем Мунехиным и Федором Карповым. Правда, при этом он осторожно говорил, что в 1524 г. все будут очевидцами «не потопу водному, но изменению и преиначению»[1372] Но это не меняло дела.
В особом введении к «Посланию» Филофея Мисюрю Мунехину излагались «философли речи Николаевы латы-нина, а писал Мисюрю Мунехину о лете 32-м, что будет в то лето вселенныя странам, и царством, и областем, и обычаем, и градом, и достоинством, и скотом, и белугам мор-скым, вкупе всем земнородным несуменное применение и изменение, преиначение и потемнение, в то лето не узритися солнцу и луне»[1373].
Против астрологических взглядов Николая Булева выступили представители как иосифлян (Филофей), так и нестяжателей (Максим Грек) из. Причем в споре Максим Грек и Филофей выдвинули передовую для своего времени мысль о необходимости отличать астрономические знания от астрологических заблуждений[1374].
Уже около 1506–1515 гг. Николай Булев развернул активную деятельность в пользу соединения русской православной и католической церкви. Он обратился с посланием к одному из виднейших церковных деятелей этого времени — архиепископу Ростовскому Вассиану (брату Иосифа Волоцкого), в котором развивал свои мысли по этому вопросу (Вассиан был при безвольном митрополите Симоне наиболее энергичным церковным иерархом). В своем послании, как сообщает нам один неизвестный публицист из Волоколамского монастыря, Николай «потонку» излагает свои соображения «о единстве веры истинного нашего православна великаго святые нашыя веры к соединению латынскому приводит».
Идею о соединении церквей Николай Булев аргументировал свидетельством «многых писаний». Он «веру христианскую с латынскою едино нарицает и крещение латынское с православным за едино считает и многых православных смущает и велик съблазн приносит»[1375]. Позднее Булев обращался к Максиму Греку с просьбой изложить историю разделения церкви[1376].
В тексте «Слова о звездозрении», изданном в Казанском собрании сочинений Максима Грека, отсутствует очень важный фрагмент, в котором рассказывается, что Максим Грек в 1522/23 г. получил астрологическое сочинение Николая Немчина (возможно, от Федора Карпова), предсказывавшее гибель турок: «Стрелцевы чада превозмогуть и прожнуть злость Кронову, сиречь турков в кратка времена, при дръжа-ве Максимилианове или последователя его». Тогда же «приведутся царствиа и началства к церкви»[1377]. Идеи борьбы с турками и соединения церквей у Николая Булева (как и в посланиях римского папы Василию III) переплетались.
Взглядами Булева заинтересовался Федор Карпов, написавший ему послание с вопросами относительно догматических различий между православием и католичеством[1378]. В ответе Карпову Булев, очевидно, утверждал, что сколько-нибудь серьезных различий между этими разновидностями христианской веры нет. Тогда Карпов обратился за разъяснениями к Максиму Греку, который написал ему два послания, направленные против суждений Булева. Сохранилось особое введение к посланию Максима Грека «на Николая Немчина», в котором излагаются взгляды Булева на «соединение церквей»[1379].
Булев рассматривал таинство евхаристии как символ единения народов в боге.
Исследователи отмечают, что в рассуждениях Булева о христианской вере заметно влияние пифагорийской школы: Булев стремился втиснуть в арифметические или геометрические схемы различные богословские идеи. Так, для объяснения догмата «исхождения» он прибегал к сравнению её с треугольником, вписанным в круг[1380].
Таковы основные дошедшие до нас сведения о Николае Булеве, придворном враче, астрологе и ученом публицисте. Его медицинские и астрономические переводы способствовали развитию научных знаний на Руси, а вопросы, поднимавшиеся Н. Булевым, вызывали публицистический отклик в посланиях Максима Грека, Федора Карпова и других русских писателей XVI в.[1381]. В окружении архиепископа Геннадия кроме Николая Булева долгое время находился Дмитрий Герасимов. «Митя Малой», как его иногда называли в отличие от Дмитрия Траханиота, принадлежал к числу наиболее образованных людей старшего поколения при дворе московского государя. Обладал он и достаточным дипломатическим опытом, хотя при этом видных официальных постов не занимал. Так, в 1517 г. он ездил в Пруссию только в качестве толмача[1382]. Герасимов входил в свое время в кружок новгородского архиепископа Геннадия, в котором сильны были не только цезарепапистские тенденции, но и влияние католической пропаганды. Первоначальное образование он получил в Ливонии. Прекрасный знаток латинского языка, он еще в 1501 г. перевел на русский язык противоиудейский трактат де Лиры, а в 1504 г. «Послание Самуила» на аналогичную тему ш. Еще около 1497 г. он перевел трактат доминиканца Вениамина «Слово кратко» в защиту монастырского землевладения[1383]. Возможно, Герасимов имел какое-то отношение к созданию «Повести о белом клобуке» (в посыльной грамоте автор называет себя Митей Малым, хотя в заглавии — Дмитрием Греком Толмачем, т. е. Дмитрием Траханиотом)[1384]. В 1522 г. он закончил перевод латинской грамматики «Донатус»[1385]. По правдоподобному предположению Н. А. Казаковой и Л. Г. Катушкиной, именно Герасимову принадлежит перевод письма Максимилиана Трансильвана о кругосветном путешествии Магеллана, изданного в Риме в 1523–1524 гг.[1386] В 1500 и 1535 гг. он переводил отрывки из немецкой псалтыри. Помогал Дмитрий Герасимов и в переводческой деятельности Максиму Греку[1387]. Однако близость к кругу воинствующих церковников не давала возможности Герасимову занять хоть сколько-нибудь видное место при дворе. Только с утверждением на митрополии Даниила и после падения Максима Грека Дмитрий Герасимов в 1525 г. получил впервые столь важное дипломатическое поручение, как миссия в Рим. Выполнив ее, он в июле 1526 г. вернулся на родину[1388].
Сравнительно мало известно о видном администраторе времен Василия III дьяке Мисюре Мунехине. Первое известие о Михаиле Григорьевиче Мунехине (по прозвищу Мисюрь) относится еще к 1502 г., когда он в качестве пристава присутствовал на приеме посла султана Кафы. Затем на несколько лет он пропадает из нашего поля зрения и появляется снова только в 1510 г., когда после присоединения Пскова к Русскому государству он оставлен в этом городе дьяком при наместниках «ведать приказные дела»[1389]. Эти «приказные дела» относились и к военно-административной и внешнеполитической деятельности. Так, в 1515 г. Мисюрь наряду с наместником и воеводами великого князя в Пскове получил распоряжение идти с новгородской и псковской силой в поход на Литву под Бряславль. В 1514/15 г. именно у Мисюря псковские наместники должны были узнать о том, «как князь великий приказал чтити Максимьянова посла»[1390]. Мисюрь, следовательно, пользовался особой доверенностью великого князя. В апреле 1517 г. М. Г. Мунехин принимал участие в церемониях встречи имперского посла Герберштейна в Москве. На следующий год именно к нему отправлен был из Москвы Е. Сергеев, который должен был отвезти казну к магистру Тевтонского ордена. Когда в 1519 г. русский посол К. Замыцкий, направлявшийся к магистру, должен был передать распоряжения псковским наместникам, то он обязан был выполнить это в присутствии Мисюря. Переписка Василия III шла в этом году одновременно с псковскими наместниками и Мисюрем[1391].
