В Чечне по-прежнему взрывают, гибнут люди, но полнообъемной военной операции уже нет. И количество жертв не зашкаливает. Есть свой президент, лукавый, хитрый Кадыров, он до сих пор — уравнение со многими неизвестными. Пока его политика в отношении к России в пределах допустимого. Не станет ли Кадыров вторым Дудаевым или Масхадовым?
Дудаевым, скорее всего, не станет, а вот Масхадовым? Будем справедливы, такой вопрос возникал в Кремле. Последний шаг Кадырова, предложившего Масхадову капитуляцию с гарантией его безопасности. Это при ситуации, что Масхадов окружен. Кадыров так охарактеризовал его выбор: либо статья, полагаясь на слово Кадырова, либо погибнуть при перестрелке. Масхадов вряд ли примет предложение Кадырова, хотя утверждение, что его окружают не более 50 пока еще преданных Масхадову людей, похоже на правду.
А ведь в прошлом Масхадов был самым умеренным из чеченских лидеров, и более других, желавших компромисса в отношениях с Россией. И категорические требования независимости Чечни, на чем настаивают такие политические фигуры, как Басаев, Яндарбиев, Удугов, Масхадову были не свойственны. Масхадов где-то внутренне понимал, что ультиматумы подобного рода это путь в никуда. Его сбил с толку хасавюртовский мир. «Значит, мы можем заставить Россию принять наши условия», — так подумал не только Масхадов.
Чеченцы оказались негодными политиками. Да и откуда взяться таким навыкам? Они — боевые командиры, а позже — боевики. Что они умеют? Воевать в горах, устраивать засады, подрывать бронемашины, брать заложников и убивать — вот и весь ресурс. Никаких иных профессиональных навыков, никаких. Хотя о чем я? Неужели и вправду верю, что умение воевать — признак национальности, а не выучки и способности убивать? Независимость на основе только бандитизма существовать не может. Немцы были хорошими воинами? А абреки? А монголы? У государственной независимости много параметров. И у чеченского общества? Впрочем, я не прав. Первая проблема Чечни в последние 10–12 лет — это территория, на которой проживает некая сумма людей, но не общество. Кстати, и Гитлер считал, что русские и цыгане — «некая сумма» людей. «Тыща», а может быть, и больше. Так вот, Чечня не готова пока к устойчивой форме государственности. В этом — главная проблема убитого Ахмада Кадырова. И его сына Рамзана, на которого легла миссия преемника отца. Путин хорошо понимают, что такое быть преемником. Россия для Кадыровых щит, который они несут перед собой. Хотя и убиенный муфтий Ахмад, и его сын хорошо знают, что такое партизанщина. Особенно, в «зеленке», в горах. Знают это и «федералы». Кадыровы выстраивали управление Чечней, казалось бы, в позволительном режиме. Они максимально использует Россию и Путина для укрепления своего режима. Оба Кадыровых — ставленники Путина.
ГДЕ-ТО ТЕРЯЕШЬ, ГДЕ-ТО НАХОДИШЬ
Президентские выборы 2004 года — это тоже рецидив стабильности. Как ни крути, 70 % голосов избирателей — Путину. И этот результат говорит сам за себя. Поддержка народа налицо. И патетические слова: «Нация сплотилась вокруг своего Президента» — не блеф. Это похоже на правду. Ельцину не снилась столь сокрушительная симпатия избирателей. В чем же дело? Путин — наш президент! А что тогда делать со следующим? Мгновенно разлюбить Путина? И как будет выглядеть «Единая Россия» с этим расхожим брендом: «Путин — наш президент!» Тот, следующий, будет вписан в тот же самый бренд «X — наш президент!»? Или бренд будет видоизменен?
Когда вы спрашивали единороссов об идеологии партии, они совершенно серьезно отвечали: «Мы же сказали: «Путин — наш президент!» А значит, идеология Путина и есть наша идеология».
Но вернемся к итогам выборов. Какую стабильность мы обрели, и что является базисными началами этой стабильности? Уверенность в завтрашнем дне? Вряд ли. Она чуть больше, чем была вчера, но это уже хорошо. Однако с абсолютной уверенностью утверждать подобное достаточно рискованно. Есть ощущение твоей востребованности? Конечно же, нет. Начни рушиться цены на нефть, и никакие золотовалютные резервы ЦБ нас не спасут. Смягчат удар — бесспорно, но полных гарантий нет. Как долго будет продолжаться это самое снижение цен, если оно случится? И на какой отметке оно остановится?
Уверенность в безопасности твоего дома, твоей личной безопасности? Увы, нет. Никогда разгул криминала не был столь вопиющим. А терроризм? Угрожающая концентрация этой опасности налицо. Мы привыкли к повседневным убийствам. Насильственная человеческая смерть стала привычным фактом бытия. Мы говорим об этом так же спокойно, как о прогнозе погоды.
Будущее наших детей стало определеннее? Вряд ли. Эта помешанность на реформах всех видов и профилей подвела систему образования в стране к черте. Желание правительства буквально вышибать деньги из сограждан по любому поводу поставило под вопрос бесплатность образования, как социальной гарантии, которую бесспорно давал прошлый поруганный вдоль и поперек советский строй, при котором граждане в едином по-рыве строили и развивали социализм, и время от времени — коммунизм.
Можно поставить еще с десяток таких же колких вопросов, на которые мы не получим положительного и бесспорного «да». Тогда, в чем дело? О какой стабильности мы говорим?
Мы никогда не задумывались, что существует еще одна форма стабильности. Она имеет четкое определение — усталость. Да-да, политическая усталость. Отсутствие реакции на всевозможные политические и экономические катаклизмы. Бастовать, мы говорим, стали меньше, перекрывать дороги неуемными митингами стали меньше. Коммунисты на манифестации собирают кратно меньше людей, чем прежде. Правые проиграли выборы, заговор олигархов потерпел крах, разумеется, не без продуманной тактики Кремля, и, тем не менее, усталость. Надоело все. И даже массовые катастрофы не потрясают. Авария на шахте «Тайжина» 10 апреля 2004 года в г. Осинники в Кузбассе унесла жизни 47 человек. Вдумайтесь в цифру — 47 человек! Это что — всколыхнуло шахтеров? Вывело их на улицы? Белый дом задохнулся в шахтерском гневе? Ничего подобного! Есть ли здесь вопрос к власти? Есть и не один. Не к губернатору Кемеровской области Аману Тулееву, нет. Он, как врач «скорой помощи», на вызовах. Сделал все, что мог. Когда взрывается метан на глубине двух километров, в понятие «все, что мог» укладываются лишь цифры спасенных и погибших, поднятых на поверхность, дабы не лишить последнего крова, достойно похоронить. Сегодня мы не способны предотвратить катастрофы на шахтах. И вопрос, почему при проклятом нашем советском строе их было кратно меньше, ничего не изменит. Ответ лаконичен — потому!
Отношение к профессии было другим. Заметим от себя, шахтеры при советской власти были самой высокооплачиваемой категорией рабочего класса. Почему? Потому что власть понимала, что эти люди каждый день, спускаясь в забой, ставят на карту свою жизнь. Потому и оплата труда по высшей шкале, и социальные льготы, и выход на пенсию в возрасте 50 лет. Только профсоюзы шахтеров и железнодорожников в СССР имели самое большое количество здравниц.
Как может власть образца 1995–2004 годов, осознавая всю степень риска, оставлять оплату труда этих людей в пределах 6–8 тысяч рублей? Вот в чем проблема. И, может быть, действительно, что-то сдвинулось в сознании владельцев горнорудного дела в России, если к 2009 году средние заработки горняков возросли до 18–20 тысяч рублей?
Мы переживаем период стагнации, которая воспринимается как ощущение стабильности. И это самая серьезная опасность, которую общество не осознает. Мы ждем очередного послания президента. Политологи будут его изучать, пробовать на зуб. Чиновники, не покладая рук, денно и нощно, его сочинять. И скрипит колесо этой карусели, и двигается медленно, хотя и загружена она не полностью, и мест свободных много, а легкого хода нет. Вот и музыку пытались заводить, дабы добавить лихости. Нет проку! Музыка на галоп настраивает, а тут и шага короткого нет. Смолкает музыка, и только упругий шорох подошв и слышно только срывающееся дыхание тех троих. Тех самых, которым положено эту карусель запустить.
21 апреля 2004 года.
Меня не покидает ощущение, что взгляды Путина и его окружения — достаточно разнятся, хотя теоретически окружение в своих действиях как бы материализует его воззрения. Видимо, в момент договоренности о каких-либо замыслах они тождественны, и президент, выслушивая мнения подчиненных, не усматривает большой разницы.
Как человек, бесспорно сообразительный с завидной реакцией, он понимает, что допуски должны быть, и абсолютного воплощения идей не бывает. Президент соглашается, если это принципиальное направление, либо дает понять, что не возражает, если действие не столь громкое, но достаточно необходимое. Но в том и другом случае одобрение президента есть.
