– Надеюсь, что такого не случится. И еще я надеюсь, что ты не очень сердишься на меня.
– За что?
– Скоро поймешь. Тебе пора, Фрэнк. На, возьми вот это.
Он протянул американцу желтый конверт.
– Что здесь?
– И хорошее, и не очень. Сам увидишь. Я надеюсь, что благодаря этому ты не станешь на меня сильно сердиться. Нет, не вскрывай сейчас. Только в воздухе. Хорошо?
– Как хочешь. Да, мне действительно пора. Чао, Фрэд!
– Чао, Фрэнки!
* * *
Фрэнки Мэттьюс прочел письмо, когда пролетел уже половину пути между Балем и Лондоном. «Старина Фрэнки!
Ты мог бы вернуться домой с чувством удовлетворения после окончания тяжелой работы, и я мог бы так ничего и не рассказать. Но я слишком тебя уважаю, чтобы скрыть то, что ты имеешь право знать, по моему мнению, даже если оно и не совпадает с мнением наших начальников. Фрэнки, человек, ехавший в оранжевом «порше», которого ты расстрелял на автостраде, – не Конрад фон Кернел. Фон Кернел находится у нас, в СССР.
Вот как все произошло: вчера у меня был сеанс связи с моим шефом, Швабриным. Кажется, ты слышал о нем. В последний момент он решил больше не играть вместе с натовцами и закончить дело по–своему. Ты знаешь, как это бывает у нас. Мне пришлось подчиниться приказу. Если бы я сказал хоть слово, чтобы помешать такому завершению операции, я быстро оказался бы там, куда, как у нас говорят, «Макар телят не гонял». Швабрин неожиданно заинтересовался фон Кернелом и решил, что живой у нас он полезнее, чем мертвый в Германии. И он приказал организовать похищение.
В Германии был агент–двойник, работавший одновременно на нас и ЦРУ и предавший и тех, и других. Это был подлец, готовый за деньги служить кому угодно, так что его смерть не причиняла урона ни вам, ни нам.
Я включил этого типа в свою группу, и мы действительно сели на хвост фон Кернелу на наших «феррари». Только в пути я сказал, что ему поручено особое задание, что он должен занять место фон Кернела в оранжевом «порше», и указал ему место и время встречи так, чтобы он обязательно проехал под мостом, как сделал бы фон Кернел. Подразумевалось, что на «встрече» он должен был получить новые инструкции.
Подмена произошла в ресторане, когда я звонил тебе в «Цур Канне». После ужина фон Кернел пошел в туалет. Его оглушили, сделали укол снотворного, засунули в резервный «феррари», уехавший в Кельн, а там физика упаковали и отправили в СССР. Двойник занял его место в «порше». Я продолжал поддерживать с тобой радиоконтакт, как будто действительно шел за фон Кернелом. Прости, но я был вынужден тебя обмануть. Но все равно – поздравляю! Ты метко стреляешь.
Это не все. Есть и хорошая новость. Когда мы начинали дело, я был убежден, я и сейчас в это верю, что люди, торгующие радиоактивными отходами, представляют угрозу для всего человечества и их надо безжалостно обезвреживать. Однако фон Кернел жив и может возобновить свой грязный бизнес в другом месте. Здесь я не согласен с Швабриным и хочу помешать использовать радиоактивные отходы для производства атомных бомб, кому бы они ни предназначались. Как ты знаешь, в СССР открыт способ дезактивации отходов – витрификация. Из них уже невозможно делать оружие.
Мне известна формула, применяемая в этом процессе. Она была у меня еще тогда, когда мы только начинали. Я не собирался передавать ее тебе и никогда бы этого не сделал, если бы не выходка Швабрина. Когда весь мир, особенно Запад, узнает нашу формулу, типы вроде Кернела станут безвредными – и мертвые, и живые. А это – главное. Результат получается тот же, ты прекрасно справился с заданием. Формула во втором конверте, вложенном в большой. Она на русском, но, думаю, у вас найдутся переводчики.
Надеюсь, ты на меня не обижаешься.
Было бы прекрасно, если бы США и СССР работали вместе и ни один из партнеров не пытался обмануть другого. Возможно, когда–нибудь так и будет.
Счастливого пути, Фрэнк.
Фрэд.
P.S. Мое настоящее имя – Владимир Башкин. Но раз уж я сам им почти не пользуюсь, ты, вспоминая обо мне, можешь по–прежнему называть меня Фрэдом».
Буало–Нарсежак
Разгадка шарады — человек
Господин Президент Республики,
сегодня я осмеливаюсь направить вам этот рапорт, поскольку у меня есть основания думать, что дело Рене Миртиля вам никогда не представляли в истинном свете, а некоторые его аспекты, не известные никому, кроме двух–трех человек, от вас даже систематически скрывали. Записки, переданные мною префекту полиции 19 апреля, представляли собой своего рода памятку, и события, отразившие конец этой ужасной истории, никогда не были изложены в письменной форме. Исходя из этих соображений, считаю необходимым вернуться к фактам в их совокупности, поскольку в разрозненном виде они могут вызвать различные толкования, тогда как собранные воедино обретают настолько жуткий смысл, что, наверное, никто не возьмет на себя смелость их пересказать. Поначалу моя роль ограничивалась рамками наблюдателя. Однако предоставленные мне широкие полномочия в силу обстоятельств превратили меня в судебного следователя и позволили проникнуть в глубину тайны, еще более ужасной, нежели тайна Железной Маски или любая другая государственная тайна, разглашение которой рискует стать угрозой общественному порядку. С открывшейся мне правдой надлежит ознакомить высшую инстанцию государственной власти, но не в форме резюме, иначе она может показаться просто невероятной, а в виде последовательного изложения, как я сам пришел к ней, постепенно, через тысячи сомнений. Поэтому я позволю себе, не колеблясь, вернуться к самому началу этой истории, чтобы постараться не упустить ни одной детали, никого не щадить, дабы этот документ, уже по характеру самих фактов скорее похожий на роман, нежели на судебное донесение, мог бы послужить интересам правосудия и науки.
19 апреля в одиннадцать часов меня вызвали к префекту полиции господину Андреотти. Вас это вполне может озадачить, поскольку все сотрудники префектуры в тот день отдыхали, так как в понедельник 19 апреля началась пасхальная неделя. Но в пятницу вечером господин Андреотти меня предупредил:
— Дорогой Гаррик, не уезжайте из дому. Скорее всего, в воскресенье или понедельник вы мне понадобитесь.
Я несколько лет заведовал его кабинетом и по тону голоса догадался, что речь идет о чем–то весьма серьезном.
— Неужто открыли какой–то заговор против… — начал было я.
— Вот и не угадали. Пока что я не могу ввести вас в курс дела, но не уезжайте на каникулы. Это приказ начальства.
Двое суток в моей голове возникали самые невероятные предположения, поэтому, когда я сел напротив господина Андреотти, мое любопытство было так обострено, что наш разговор запечатлелся в моей памяти с точностью стенограммы. Господина префекта явно что–то беспокоило. Он угостил меня голландской сигаретой — его любимый сорт — и, долго не раздумывая, приступил к делу:
— Дорогой Гаррик, если я не ошибаюсь, вы католик?
— Да, господин префект.
— Отвечайте без обиняков. Если миссия, для которой я предложил вашу кандидатуру, будет вам неприятна, откажитесь, и я подыщу другого. Но, между нами говоря, я предпочел бы получить ваше согласие… Вы обладаете всем необходимым для достижения успеха, и думаю, что ваши убеждения… ваша философия, если вам так больше нравится… делают вас особенно подходящим для выполнения миссии, которую на вас возлагают. Это совершенно особая и очень трудная задача, к которой следует подходить с критериями морали в гораздо большей степени, нежели с позиций научной целесообразности.
Он встал и прошел к высокому окну с видом на город, где по случаю праздника не осталось ни души. Я был озадачен. Явное замешательство Андреотти сказалось на мне. Я стараюсь точно воспроизвести наши предварительные переговоры, поскольку в этом деле важное место принадлежит контексту. В то пасхальное утро никто еще не ведал о последствиях одного важного решения, принятого после долгих размышлений. Но когда час битвы назначен и будущее зависит только от удачи, тогда каждая секунда бесконечно весома и все, способствующее успеху, принимается в расчет. Я и по сей день слышу шаги префекта, приглушенные ворсистым ковром; вижу еле заметное скольжение золотистого солнечного луча по письменному столу и помню, какая борьба между «да» и «нет» шла в моей душе.
— Поймите правильно, — продолжал Андреотти. — То, что мне предстоит вам сказать, это более чем доверительно. Дайте слово, что никому не повторите услышанного.
— Я даю его вам, господин префект. К тому же я холост, подружки у меня нет, а в свободное время я пишу очерк о явлениях, наблюдаемых в парапсихологии. Проболтаться мне просто некому.
— Знаю… Благодарствую… Знаком ли вам профессор Марек?
— Да, по имени. Не тот ли это хирург, который успешно провел весьма неординарные операции на собаках?
