горя и так и не обрела память, общество однозначно дало понять, что наследнику Мигре больше не стоит оставаться в городе.
Вермон в ту же неделю был спешно отправлен в Приграничную Академию. Для завершения образования, как объяснил старший Мигре. Свет вежливо улыбался и желал юноше счастливого пути и удачи в учебе. Но всеобщий вздох облегчения без слов сказал то, о чем его отец старался не думать — люди обо всем догадывались.
Тогда братья виделись в лицо последний раз.
Месяц спустя Дея призвала к себе Инквизиция. По традиции, служба профессионально организовала классический несчастный случай и весьма спешные официальные похороны младшего отпрыска. Если провинциальный свет и удивился сухому горю отца, то не особо. Чего еще было ожидать от того, кто сумел породить на свет чудовище? И пускай сейчас наследник был далеко, но он ведь однажды вернется. А это волновало людей гораздо больше, чем трагедия с младшим сыном достопочтенного вира.
Каждый из сыновей Мигре ушел своим путем, унося глубоко в душе полученные в те дни уроки.
Вермон, наконец, взял на себя труд стать сдержанным в своих хищных устремлениях, правильно оценив ту власть, которую, как оказалось, имел над ним брат.
А Деймон теперь был уверен, что не смотря ни на что теперь всегда наверняка будет знать, жив ли его брат. Ведь в случае смерти Вермона, в его груди навсегда поселится вторая Искра — проклятый дар Накопителя.
Глава 23
Случайная встреча в Лиране сразу посеяла в душе Дея смутное беспокойство. Ничего хорошего от этого неожиданного свидания ждать не приходилось.
Много лет назад ему казалось, что теперь, когда он официально признан погибшим и больше не будет мелькать у брата перед глазами, тот успокоится. Смирится. Повзрослеет. И не единожды поплатился за то заблуждение.
Вермон, отбывший в Академию, и правда, казалось, неожиданно прозрел и пришел в себя.
Он писал отцу длинные письма, полные раскаяния. Переживал за брата, просил прощения. Каялся.
Эти, полные тяжелых размышлений письма отец, со свойственной ему скрупулезностью, раз в месяц передавал в Управление инквизиции. И эпистолярные крупицы суррогата семейного общения, дозволенные Деймону в качестве компенсации за разорванные родственные связи, трепетно и многократно перечитывались им. Свято хранились в его келье, заменяющей теперь личные покои. Разбирались по словам, по намекам, проскальзывающим в рваных фразах.
Лето сменилось теплой осенью, а затем на смену ей пришла и зима. Она оборвала с кленов яркие, как воспоминания Деймона, листья. И закрыла все вокруг чистым, белым снегом, словно переписав начисто все, что было.
Память блекла, стиралась. Творимые Вермоном бесчинства теперь казались не такими страшными. Скорее, актом отчаяния, спровоцированным отцовским безразличием и болью от сознания собственной ущербности, опять-таки взращённой родителем.
Брата теперь было даже жаль. Иногда. Особенно, на фоне того, что в Деймон все чаще и чаще уже принимал непосредственное участие в инквизиторских расследованиях, в качестве младшего дознавателя. И воочию видел куда большее зло, нежели то, что приносил Вермон.
Каждый раз, возвращаясь с очередного допроса и приходя в себя в келье, накачанный по самые уши успокоительными зельями, щедро выписываемые ему сердобольным штатным лекарем, Деймон снова и снова перечитывал эти письма. Пытаясь отрешиться от терзающих потом ночами образов изувеченных трупов, обезображенных нечеловеческими пытками магов, вони бесконечных костров.
Что поделать, внедрение в работу инквизитора предполагало погружение во все области деятельности ордена. И романтики там было куда меньше, чем казалось обывателю.
Психика ломалась под натиском бесконечного ужаса окружающей реальности. Правда об изнанке внешне благополучного общества рвала на части. Как никогда Деймон тосковал по обыденности, по тишине отцовского поместья, по сонному спокойствию ветшавшего родового замка.
И по смутной тени былого семейного тепла, которое теперь уже казалось вполне реальным, а не вымышленным.
Логика сменялась тоской по утраченному. Здравомыслие слепой надеждой. И, однажды, Дей прочел в этих письмах то, чего, скорее всего, в них никогда и не было. И обольстился собственным заблуждением.
И пусть он ответил Вермону не сразу.
Но три года спустя, передавая брату первое письмо, он сам наладил тот хрупкий мост, который и стоил хитроумный, терпеливый Накопитель.
А дальше полилась дружеская переписка, где брат намерено скучно и безлико отзывался о собственных серых буднях, казалось, напрочь лишенных иного интереса, нежели бесконечная учеба. И его ожиданием столичной практики в Управлении финансов. Которая не только обещала хоть какой-то просвет в чреде тоскливого существования, но и, возможно, как робко надеялся он, могли подарить братьям хоть мимолетную встречу.
Чтобы скрасить бесконечные месяцы ожидания, Вермон жарко просил живо описывать и то, как проходит его нелегкая служба, и малейшие его встречи, привязанности, интересы…
Жизнь инквизитора не столь одинока, как могло показаться. И, увы, не настолько оторвана от мира.
Да, стоило войти в Орден, как полностью менялся круг общения. Но он не становился меньше. Просто был качественно иным. И пусть лик инквизиторов теперь был навечно скрыт от простого обывателя, но и у них были поклонники. Работа дознавателей, жнецов, следователей была покрыта тайной. Превозносилась, словно героический подвиг и, конечно, была украшена романтикой, столь нежно взлелеянной и пылкими юношами Империи, и, конечно, томно вздыхающим женским полом.
Романы с участием служителей ордена не первое десятилетие уже были на пике популярности. Драмы в театре сплошь описывали житие и ежедневные будни таинственных рыцарей креста. Да что говорить? Даже у Деймона, который всего три года как принял инквизиторский орден и сумрак на лицо, как оказалось, уже сформировался собственным фан-клуб! Да-да. Молодые люди, под покровом вечерних теней без устали обсуждали его участие в том или ином расследовании, писали портреты, стараясь предположить его облик, просвещали ему стихи и поэмы. Еще бы! Первый Исход за последние пятьдесят лет! Да еще и талантливый, судя по всему. Не зря же столь молодому инквизитору уже даровали звание!
Об этом Дей со смехом и юмором писал брату, получая от него в ответ полные веселья и восторженности письма, где тот, как раз, не испытывал недоумения относительно восхищения молодых людей. Зато недоумевал, отчего брат удивляется столь похвальному стремлению молодежи походить на достойного героя. И, интересно, где заседает столь интересный, почти подпольный клуб? Поскольку Вермон как раз скоро приедет в столицу на практику, то сам бы с удовольствием посетил одну из встреч и, возможно, даже вступил бы в армию его восторженных почитателей. Кому, как не меу быть главным фанатом собственного брата?
Думал ли тогда Деймон, обсуждая восхищение романтично настроенных детей, к чему приведет его излишняя откровенность?
