— Ну так расскажи мне, бога ради!
Она отпила глоток кофе.
— О, наконец он спрашивает, по прошествии лет этак тридцати. Ладно, раз спрашиваешь. Хуан Кальдерон любил меня, и я любила его. Он был плохим человеком и любил на манер плохих людей, не так, как ты, но тем не менее это была любовь. Он все время хотел меня, и я хотела его. Разумеется, у этого чувства не могло быть будущего, но наша связь продолжалась семь месяцев. Понимаешь, для Кубы того времени это было обычным явлением: богатый белый молодой человек заводит себе темнокожую любовницу и практикуется в любовном искусстве, пока не женится на подходящей белой девушке, которую присмотрят ему родители. Так я оказалась беременной, и ты, сынок, не должен думать, будто был зачат не в любви, нет, ты был зачат в любви, хоть и с дурным человеком. Когда он узнал об этом, то попытался отослать меня в Пуэрто-Рико, чтобы я убила тебя, но я отказалась, и тогда он сказал, дескать, ладно, он поселит нас в маленькой квартирке, чтобы я была под рукой. Так это делается или делалось там, откуда мы с ним оба родом: несколько лет ты проводишь в спокойствии и достатке, тебя балуют подарками, но потом на твое место находится другая молоденькая девушка, а тебе приходится идти куда-нибудь в услужение и самой заботиться о своем маленьком cabron. Но я сказала «нет», я сказала, что хочу получить заем и начать свой бизнес, и мы ругались, ибо ему всегда хотелось держать меня под контролем. Но под конец я победила: он дал мне денег и сказал, что мы с ним больше никогда не увидимся, и, если я или ты с чем-нибудь к нему сунемся, он устроит так, что нам обоим не поздоровится. Я не рассказывала тебе о нем, старалась, чтобы ты о нем и не думал, но судьба все равно вас свела. Santos сделали это частью твоей жизни, и это еще одна причина, по которой я не воспитывала тебя в духе сантерии. Я хотела, чтобы ты рос американским мальчиком, думая, что мои молитвы, обращенные к santos, смогут защитить тебя, а твоя собственная жизнь будет иной. Что ты сможешь избежать всей этой… тьмы. Но ифа протянули нить твоей жизни вовсе не в том направлении, в котором хотелось мне. И ты тоже знаешь это, потому ты и согласился бросить раковины на мою внучку и потому ты сейчас пришел сюда, хотя всю жизнь считал это чепухой.
— Я по-прежнему не уверен, что готов принять все это… — начал он, но она прервала его взмахом руки.
— Да-да, но ты веришь в своем сердце, потому что ориша явили тебе то, чего никогда не видела даже я.
Она допила кофе до осадка и по привычке повертела гущу в чашке. Иногда гадание на кофейной гуще вроде бы что-то открывало, но явно не в этом случае.
— Я оденусь, и мы поедем к Джулии, в магазин «Ботаника».
Паз остался сидеть, ошеломленный, словно его треснули по башке. В дверях она помедлила и добавила:
— Я прошу прощения, Йаго. Я была не права: пыталась сама контролировать ход событий, вместо того чтобы положиться на santos. Но ты ведь знаешь, такова уж я есть. Упрямая как мул.
Паз попытался припомнить, когда это его матушка хоть за что-то извинялась, но не смог. Это внушало почти такое же беспокойство, как и все, что открылось о его отце.
Не имевшая названия лавка втиснулась между аптекой и обувной мастерской на узкой полосе Уэст-Флаггер, неподалеку от актового зала округа. Весь фасад в двадцать два фута шириной занимала пыльная витрина, на которой золочеными буквами было написано: «БОТАНИКА».
За стеклом, словно люди, ожидающие автобус на Небеса, выстроились в ряд гипсовые статуэтки темнокожих santos: святой Лазарь, он же Бабалуайе, вестник илли; Дева Каридад, она же Ошун, Венера чернокожих кубинцев; святой Петр, он же Огун, владыка стали и гнева; святой Антоний Падуанский, он же Елеггуа, обманщик, страж тайных путей, и Йемайя, шествующая по волнам. Сверху болтался слабо натянутый шнур, с которого свисали целлофановые пакеты с травами и порошками.
Внутри было сумрачно, пыльно, в воздухе висел густой, сладковатый запах. К прилавку в глубине помещения можно было добраться лишь по узкому проходу, поскольку оно было загромождено всякой всячиной: клетями, ящиками, корзинами, статуями и стеллажами, заваленными разнообразной религиозной утварью. В основном нанизанными на шнурки раковинами каури, ритуальным жестяным оружием, веерами, заключенными в рамки с изображениями святых, баночками с очищающей водой, стеклянными сосудами с сушеными листьями, распятиями, рулонами плотной ткани для пошива ритуальных костюмов, сонниками и сапера — ковчегами для хранения реликвий разнообразной формы и вместимости. Тут же громоздились бетонные конусы, в каждом из которых было вделано по три раковины каури, чтобы обозначить грубое подобие лика — символ Елеггуа.
Женщине за прилавком, по прикидкам Паза, явно минуло семьдесят: ее темное, морщинистое лицо поблескивало, как старое, потертое седло. Увидев, кто пожаловал, она улыбнулась, продемонстрировав все четыре оставшихся зуба, отложила газету и выплыла из угла им навстречу — поприветствовать гостей. Миссис Паз удостоилась теплых объятий, ее сын тоже, хотя и более формальных. От женщины исходил какой-то пряный, мускусный запах.
Расставили стулья, стряхнули пыль, расселись, и начался разговор, касавшийся по большей части деятельности различных конгрегаций сантерии в Майами. Большая часть тех, кто в нем упоминался, была Пазу не знакома: он узнавал в основном имена обитателей мира духов, о которых так или иначе слышал. Он внимал всему этому молча и чувствуя себя дурак дураком, как мальчишка, слушающий профессиональный разговор взрослых. Ему оставалось лишь порадоваться тому, что общительности от него вроде бы никто не требовал: трудно быть расположенным к болтовне, когда рушатся основы, на которых ты долгие годы выстраивал всю свою жизнь.
Потом последовала непродолжительная пауза, и миссис Паз, подтолкнув его, сказала:
— Передай Джулии, что у тебя есть от Лолы и Амелии.
Паз не упоминал матери о наличии у него таких образчиков, но она, разумеется, знала, что он знал: изготовить енкангуэ без них невозможно. Паз передал конверты Джулии, та подала какой-то знак его матери, и обе женщины удалились в заднюю комнату.
Оттуда донеслось бормотание, причем не только на испанском языке. Паз перестал подслушивать и занялся рассматриванием сонников.
Все было расположено в удобном алфавитном порядке, по тематике. Если вам снился судья, это означало победу над врагами, а заодно удачные номера 28, 50 и 70 в bolita, традиционной кубинской лотерее. Он поискал слово «ягуар», но ни в одном соннике ничего подходящего не нашел, а когда это ему наскучило, стал осматривать помещение. Значение многих предметов было ему известно, но попадались и такие, о которых он ничего не знал.
Там была корзина игрушечных инструментов из жести, несколько луков с колчанами и стрелами и маленькие фигурки животных с вонзенными в них стрелами. Паз взял лук и натянул его. К его удивлению, это был настоящий, тугой лук, сделанный из какого-то темного, гладкого дерева. Ну не смешно ли, пришло ему в голову, присоединяться к тем несчастным, невежественным людишкам, которые надеются изменить свою судьбу с помощью подобного жалкого мусора? Что он вообще здесь делает?
Паз бросил лук обратно, где взял, и уже раздраженно посмотрел на часы.
Два тридцать пять, а к трем ему нужно подъехать к школе, за Амелией. Конечно, можно немножко задержаться, но тогда придется выслушать от Безупречной мисс Милликен нотацию о том, что родители должны служить для детей примером ответственности и пунктуальности. Ну что, сказать ей: «Прошу прощения, мисс Милликен, мою семью постигло проклятие, и мне пришлось раздобыть снадобье против заклятий»?
И она тут же бросится звонить в Службу защиты детей. Или матери — последняя мысль заставила его вспомнить о том, что Лола по понедельникам освобождается рано. Надо позвонить ей, рассказать кое-что о деле об убийстве. Не про следы, конечно; он терпеть не мог врать, но в данном случае промолчать было необходимо. В тысячу раз лучше попытаться объяснить все это мисс Милликен, чем Лоле.
Он достал свой сотовый и нажал кнопку быстрого доступа. Но в приемном покое госпиталя ответили, что доктор Уайз заболела и отправилась домой.
— Что с ней?
Дежурная сказала, что не знает, но Паз уловил в ее голосе какое-то замешательство.
— Что-нибудь серьезное? Это ее муж.
— Прошу прощения, мистер Уайз, у меня нет информации на сей счет.
Он прервал соединение и набрал свой домашний номер. После пяти гудков голосок Амелии произнес, что сейчас, к сожалению, никого нет дома, поэтому, если вас не затруднит, оставьте сообщение…
Он позвонил снова, с тем же результатом, затем набрал номер мобильного Лолы, который, он знал это, был у нее, как одна из грудей, всегда при ней и всегда в готовности. Автоответчик предложил оставить сообщение. В состоянии, близком к панике, он обогнул стойку и заглянул в заднее помещение. Две женщины, стоявшие у стола, при его появлении подняли на него глаза. Паз объяснил ситуацию. Женщины обменялись взглядами, которые нельзя было прочесть.
