для выяснения личности столь странного путника… Готовый эпизод для художественного фильма о Балашове: в старинном русском городе советскому милиционеру показался странным и опасным человек в старинной русской одежде. Господи, воля твоя… Чего там скрывать, многим из тех, кто и хорошо относился к Дмитрию Михайловичу, его принципиальная приверженность русскому старинному костюму казалась игрой, избыточной настойчивостью убежденного русофила, не более того. Но даже если и так! Почему бы и нет? Почему все улыбаются и умиляются, когда видят мужчин-шотландцев в юбках и с висячим кошельком на интересном месте и никому не приходит в голову, будто шотландцы переигрывают в своем уважении к национальному костюму. А Балашов, видите ли, переигрывал… Коль люди не удивленны… Это теперь заговорили об определенной ценности сугубо личностного поведения. А Балашов всегда был таким – свое поведение и облик свой определял сам. И это ничуть не помешало, к примеру, римскому папе иметь с Дмитрием Михайловичем продолжительную личную беседу, которая, по длительности, превышала многие беседы папы с ведущими политиками современного мира. Любопытно, сохранился ли в Новгороде протокол того вокзального задержания? Вот бы сегодня его напечатать, рядом с указом о почетном гражданстве новгородском…
И в жизни обыденной Балашов не только думал, или читал, или копался в старых книгах, или заполнял тысячи страниц своим плохим, полудетским почерком, слишком крупным, чтобы на странице могло поместиться более пятнадцати слов. Нет, он не только священнодействовал за письменным столом. Но и убирал навоз вилами, и пилил дрова, и строгал, и вырезал наличники, и пахал, и косил, много строил, и делал дубовый резной крест на могилу матери (который вскоре после установки украли), и совершенно свои, абсолютно оригинальные книжные полки, и висячие шкафчики, и даже крупную мебель. Он много делал своими руками, и, я уверен, не только потому, что ему долго приходилось экономить каждую копейку. Но потому именно, что личный физический труд, – труд тоже творческий – позволял ему пропускать через себя личную роль многих русских людей, живших задолго до него и оставивших после себя и каменный Московский кремль, и Соловки, и деревянные соборы и прекрасные образцы дворцовой мебели, и старинные книги, писаные киноварью и золотом, и множество образцов высокой мысли и высокого ремесла, сохраненных в музеях, архивах и монастырях… Это важнейший постоянный элемент повседневной жизни Балашова – его рукомесла. Те тысячи часов, которые нынешние мужчины проводят перед телевизором, могли бы оказаться (последуй они примеру Дмитрия Михайловича) спасательным кругом для миллионов семей, ведь каждый что-то должен уметь делать кроме своей основной, с 9 до 18, дневной работы. И даже после гибели – тело Михалыча нашли в его столярной мастерской… А личный балашовский обычай – пропускать через себя, через руки, через ум и сердце разнообразные людские умения, житейскую мастеровитость – все это имеет глубокий смысл: ведь людское сообщество всегда было живо и духом и производством, непременным умением что-то делать. И в характере разных русских князей-строителей Балашов всегда подчеркивает именно это понимание: поддерживать делателей, а не болтунов. Вот, из «Марфы»: «В своих боярщинах Марфа навела строгий порядок и, не считаясь, помогала всем, лишь бы работали. Рубила избы погорельцам, раздавала коней и коров из захваченных стад, оделяла солью под будущие – когда поправятся – уловы семги, сельди, палтуса и трески. Показывала бабам, особенно из пришлых, как запаривать молодые еловые побеги скоту на корм, учила, как коров и овец подкармливать ягелем, что собирают для оленей. Сумела, заставила, добилась: в первую же весну распахали всю землю, хоть и не хватало рук, коней, сох, сбруи, семян. Холопы-дружинники валились с ног от устали. Тут же паши, тут же, выпрягши и оседлав коня, скачи в набег, а с набега опять на пашню, не передохнув – пахать, боронить, сеять. Но знали – за Марфой Ивановной не пропадет. Ела с холопами, с дружиной, сама во главе стола. Не сдерживая соленых шуток, подчас и усмехаясь смелому слову. Не видали, когда спала. Силы брались – на удивление мужикам. И памятлива – вины не простит и выслуги не забудет. Награждала так, что никто не был в обиде. И густели подымавшиеся деревни…»
Такая вот простая технология заботливой власти, которая – всем на пользу. Которая знает цену простым рабочим рукам. Которая слишком хорошо знает цену земли и воды в своих боярских владениях… Кстати, от тех нелукавых времен остались еще и названия, которые в уходящем веке запамятовали переименовать. Боярщина, например, – напротив Кижей. История никуда от нас не отворачивалась, история наша деликатно, одним только именем старинным, напоминает о себе и своих древних правилах. Не слышим. Вот Дмитрий Балашов и стал умным посредником между нашим беспамятством и нашим же собственным прошлым, в котором страна богатела и расширялась обрастала деловым людом.
Заменили историю дела – историей ненависти и получили обезлюдевшую землю, политую химической и атомной отравой… Приехали.
Балашов, как истинно исторический, истовый писатель, и для себя самого, как личности, вытаскивал из нашей истории и свою собственную сюжетную линию жизни, линию поведения: для него жизнь народа и жизни лучших народных руководителей не были ни чем-то отвлеченным, ни чем-то безнадежно устаревшим.
Он верил, он был убежден: народ имеет свою собственную, веками выстраданную манеру жить в своей собственной стране, своем климате. Всякая иная манера жить не может быть навязана народу ни силой, ни пропагандой. Народ сам должен убедиться в необходимости изменений, каких бы сторон жизни эти изменения ни касались. Да, это может оказаться процессом медленным – но это будет процесс естественный, и, следовательно, – органичный. Навсегда. Балашов разделял взгляды Льва Гумилева и был дружен с ним. Быть может, именно поэтому Балашов совершенно не принимал постановленческие изменения в нашей жизни, которые до недавнего времени навязывала людям единственная в стране партия.
Но не принимал и изменения уже новейшего времени, которые, увы, продолжали разрушительные по отношению к народу тенденции, заложенные еще в начале века и теперь представленные в новой упаковке… Это все старый расчет на короткую людскую память и плохое знание собственной истории. Все тот же старый расчет на зеленую молодежь, которую (первым делом) зовут отказаться от старых ценностей (всех!) и отвернуться от опыта отцов и дедов. Вспомним по этому поводу зверства разновременных завоевателей в разных странах, которые, случалось, вырубали под корень все старшее и среднее поколение, оставляя только малолетних, чтобы вырастить из них рабов, бессловесную скотину. Или – иной, более современный прием: выбить напрочь всю сколько-нибудь образованную часть общества, – и уничтожались все с высшим и средним образованием…
Читайте,
