— Как это?
Видеть Шеллара III таким озадаченным было не менее приятно, чем представлять себе физиономии судебных исполнителей, и разговор тут же показался Кантору не таким утомительным, как вначале.
— Так. Безналичным путем.
— Ты обращался к нему? Он знает, что ты жив?
— Если точно, к нему обращался Плакса. Я подозреваю, что наш дорогой товарищ принц немножечко поколдовал над господином Пуришем, чтобы заставить его проникнуться состраданием к моей несчастной судьбе. В противном случае тот нипочем не поверил бы Плаксе на слово и не отвалил бы такую сумму. Пуриш вообще недолюбливал моего бедного ученика. А насчет меня… Полагаю, он догадывается, что я жив, но не знает, как выгляжу. Товарищ Пассионарио, наверное, наплел ему с три короба, описывая, как я ужасно пострадал, так что Пуриш, скорее всего, представляет меня примерно так же, как вы описали Ольге. Допускаю, что наутро, проспавшись и избавившись от наваждения, он поспешил в банк в надежде что-то исправить и спасти свои денежки, но обнаружил, что они уже получены. А уж мою подпись он знал хорошо и мог отличить от любой подделки. В общем, мы с Плаксой оставили нашего бедного благодетеля в полной растерянности и недоумении.
— А-а, — успокоился король, — тогда его странная щедрость становится вполне объяснимой.
— Почему? Пуриш никогда не был особо жадным. Практичным, деловым, расчетливым, но ни в коем случае не жадиной. Это всего лишь традиционный штамп — все голдианцы жмоты. На самом деле в нем не больше правды, чем в утверждении, что все мистралийцы горячие парни, а все лондрийцы — холодные высокомерные зануды. Мэтресса Стелла, между прочим, тоже голдианка, разве она жадная? Наш товарищ Торо — чистокровный мистралиец, а вывести его из обычного состояния непоколебимого спокойствия практически невозможно. Сам пробовал. В общем, не думаю, что Пуриш пожалел бы денег для несчастного меня. Просто он никогда не доверял Плаксе и такую сумму не дал бы ему в руки. Лично мне дал бы, а ему — нет. Я удовлетворил ваше любопытство?
— Частично, — вздохнул Шеллар. — Значит, ни ты, ни Орландо не подходите для установления контактов с господином Пуришем. Ты вроде как умер, а его почтенный магнат не любит и, более того, не доверяет ему. Что ж, поищем другие пути, которые всегда есть. Болван этот Факстон, должен заметить, что ему стоило выслушать заманчивое предложение, насколько все было бы проще… Опять ты загрустил, Кантор. Вспомнил милый прием у господина Дорса?
— Нет. — Мистралиец отодвинул тарелку, потянулся к кувшину с вином, потом вдруг решил наплевать на возможные последствия смешения напитков и дернуть что-нибудь покрепче. Вот, к примеру, коньяк у короля всегда отличный… Чего не скажешь о манере общаться с людьми. Ну кто его просит лезть с этими расспросами? Хуже Торо, честное слово. Тому хоть простительно, в прежней жизни у него служба была такая, а вы-то с чего, ваше величество?
«Да видишь ли, — ехидно заметил внутренний голос, — у его величества тоже была немного похожая работа».
«Заткнись, — отозвался Кантор. — Между прочим, такая игра в вопросы и ответы мне особенно противна».
— Я не настаиваю на ответе, — продолжил король, видимо, приняв возникшую паузу за желание собеседника отмолчаться. Не объяснять же ему про внутренний голос, либо за больного примет, либо заинтересуется, что гораздо страшнее… — Не хочешь, не говори. Давай о чем-нибудь другом.
— Да нет, если хотите… Просто вспомнил, как Пуриш меня уговаривал не возвращаться в Мистралию, умолял прямо. Как знал, что добром это не кончится. А я не послушал, романтик безмозглый… Всегда неприятно вспоминать о том, каким был идиотом.
— Знаю, — согласился Шеллар, печально кивнув головой. — В частности, в первую неделю весны я неоднократно вспоминал ту кольчугу, которая пять лет провалялась в шкафу, и чувствовал себя полным болваном, что было действительно крайне неприятно. Но все же не надо так себя казнить за глупый поступок, какие бы последствия он за собой ни повлек. Мы все хоть раз в жизни совершаем ошибки, за которые приходится жестоко расплачиваться, а в твоем случае можно по крайней мере довольствоваться тем, что ценой просчета не стала жизнь.
«Слышали мы это, — невесело подумал Кантор, мрачно уставившись в свой бокал. — Неоднократно нам это излагал наш друг и наставник товарищ Амарго. Это что, у вас, алхимиков, стиль мышления схожий? Или я чего-то не догоняю, и подобную глупость сказал бы мне любой человек, знающий суть вопроса?»
— Откуда вы знаете, — резко ответил Кантор, не поднимая глаз от бокала, — что мне было дороже?
— Необратима только смерть, — кратко ответил король. — Все остальное может меняться.
— Не говорите ерунды. Что за дурацкий способ утешать… Но раз уж об этом зашла речь, петь я не буду никогда, и это так же необратимо, как смерть. Если даже таинственные чародеи, умеющие отращивать людям отрезанные руки, расписались в собственном бессилии… Глупо надеяться.
— Возможно, в этом ты прав. Я не силен в медицине, не буду спорить. А вот что касается Огня… Ты никогда не обращал внимания, что в ваших с Ольгой отношениях не последнюю роль играет ее Огонь и ее музыкальные кристаллы? Не задумывался, почему тебе было столь необходимо слушать, как Саэта играет на рояле?
Кантор вздрогнул и поднял глаза.
— Откуда вы… ах, да… бескорыстная горничная из отеля… конечно…
— Отнюдь не бескорыстная, коль на то пошло. Девушка очень талантливая и соответственно оплачиваемая. Так вот к чему я это веду… Твой Огонь не отпускает тебя, постоянно о себе напоминает, зовет, он… просится домой. И вернется, когда ты сам этого захочешь. Очень захочешь.
«А я тебе что говорил!» — обрадованно вскричал внутренний голос. Кантор проигнорировал его восторженные вопли, чтобы король не начал строить предположения по поводу очередной паузы, и одним глотком выпил согревшийся в ладонях коньяк. «Напьюсь, — подумал он. — Нажрусь в стельку, упаду мордой в салат, и пусть тогда его величество хоть посинеет, задавая свои вопросы, дрова на вопросы не отвечают…»
— Вы это изящное рассуждение сами придумали? — поинтересовался Кантор, попытавшись придать своему голосу ироничный тон.
— Вовсе нет. Это сказал мэтр Истран. Ага, растерялся?
— Да нет… Просто… — Мистралиец, который, поняв серьезность сделанного заявления, действительно растерялся, заметался, подыскивая вопрос, способный отвлечь короля от неприятной для Кантора темы. — А что, ваша горничная и разговоры наши подслушивала?
— Нет, с чего ты взял?
— Тогда откуда вы знаете Саэту?
— Я слышал эту историю. Во-первых, мне ее рассказывала доктор Кинг, поскольку как раз в то время, когда эта девушка попала в ее клинику, я там бывал каждый день, навещая Элмара, и беседовал с почтенной мэтрессой обо всем понемногу. А во-вторых, я в этих делах был замешан еще раньше. В те времена, когда граф Гаэтано безуспешно пытался найти свою пропавшую дочь. Кто-то в вашей уголовной полиции высказал предположение, что в столице орудует маньяк, и кто-то порекомендовал ему меня как лучшего специалиста по серийным убийствам. Честно говоря, это неправда, есть специалисты и получше, но дело Потрошителя было чересчур громким и прославило меня больше, чем следует. Однако Гаэтано воспринял рекомендацию серьезно, специально приехал в Ортан, добился аудиенции и обратился ко мне со своим больным вопросом, хотя в то время я уже был королем.
