А тем временем в Европе монархов охватила паника. Фридрих II и Иосиф II встречаются, чтобы найти способ, желательно мирный, противостоять «потоку, грозящему затопить весь мир». В Версале герцог де Шуазёль рвет на себе волосы, что переоценил военные способности Оттоманской империи. Английское правительство с огорчением констатирует, что русский флот посмел беспрепятственно пройти Ла-Манш, и опасается этой новой морской державы, нарушающей старые правила игры. В Швеции с тревогой ожидают усиления русской угрозы на Балтийском море и в Финском заливе. Встреченная как дилетантка в политике, Екатерина предстает для всех западных правительств как злой гений, людоедка с расчетливым умом и ловкими поступками. Но больше всего досаждает иноземным дворам тот факт, что, расширяя империю, она прикрывает свои действия философско-либеральными оправданиями. Не она ли, вооружившись пером, поддерживает корсиканцев, борющихся под предводительством Паоли против угнетающей их Франции? «Каждое утро я молюсь, – пишет она графу Чернышеву, ее представителю в Лондоне, – Боже, спаси Корсику от рук ужасных французов». В ее глазах французы – те же турки, только на западе. Королевские лилии и турецкий полумесяц она швыряет в одну корзину. «Турки и французы, – пишет она далее, – вздумали разбудить дремавшего кота… Но кошка кинется на мышей, и вы еще увидите то, что увидите, о нас еще заговорят, от нас не ждали такого шума, турки будут разбиты, а французов повсюду возненавидят, как их ненавидят корсиканцы». Фридрих II уверяет, что у Екатерины «какое-то отвращение ко всему французскому». А французский поверенный в делах Сабатье де Кабр доносит своему правительству, что она «ненавидит французов лютой ненавистью» и что «ее главная забота – делать со злостью все вопреки интересам Франции».
На самом же деле, когда Екатерина говорит о французах с раздражением, она сердится не на всю эту нацию, а на Людовика XV и его министров. И некоторые писателишки французские тоже заслуживают, чтобы им ударили как следует по рукам. Некий аббат Шапп д'Oтрош, астроном и географ, совершив путешествие по Сибири, позволил себе по возвращении во Францию написать клеветническую книжонку о России. Надо же, он смеет критиковать все учреждения империи, утверждает, что литовские крестьяне сидят без хлеба зимой и что в Сибири жалкая растительность. Чтобы опровергнуть его, Екатерина отправляет Вольтеру шишки сибирских кедров. Она уверена, что гнусная писанина – результат интриг герцога де Шуазёля. Ей хочется, чтобы какой-нибудь крупный французский писатель дал отпор клеветникам. Но крупные французские писатели не трудолюбивы. Тогда она сама берется за работу. Ее ответ написан в гневном стиле и называется «Противоядие». Две первые части этого труда опубликованы в 1771 году в роскошном издании. Объявлено, что продолжение следует. Но его не дождались. Постепенно Екатерина потеряла интерес к этой затее. У нее есть другие враги, сразить которых надо как можно скорее: это турки. В 1773 году она заявляет своей наперснице, госпоже де Бельке, что «Противоядие» останется незавершенным, «потому что автора убили турки». Кстати, официально она так и не призналась в авторстве. Другой повод для гнева: бывший секретарь посольства Франции в Санкт-Петербурге Клод Карломан де Рюльер выпустил в продажу в Париже рукописную брошюру с описанием захвата власти Екатериной. Автор представляет ее как авантюристку, убийцу собственного мужа. Узнав о содержании пасквиля, Екатерина сперва хочет скупить все копии, находящиеся в продаже, но потом поручает послу, князю Голицыну, потребовать от французских властей ареста издания. Чтобы угодить императрице, правительство грозит Рюльеру Бастилией, если он не сдаст свои бумаги. Это – чисто формальный жест. Как только санкция провозглашена, брат короля нанимает Рюльера своим личным секретарем и объявляет его под своей защитой. На этом дело кончается, и памфлет продолжает распространяться среди читателей. Дабы успокоить царицу, Дидро заявляет: «Мадам, если вы придаете большое значение приличиям и достоинствам, этим отрепьям вашего пола, то произведение сие – сатира против вас, но если великие цели и мужественные, патриотические идеи интересуют вас больше, то получается, что автор показывает вас как великую правительницу и, по здравому размышлению, он больше оказывает вам чести, чем причиняет зла».[86] Екатерина принимает такое успокаивающее толкование и проглатывает обиду. Она рассчитывает на величайшие умы века, которые защитят ее в глазах потомков: Вольтер, Гримм, Д'Аламбер, Дидро… Как всегда, тон панегирикам задал Вольтер. Можно ли сказать, что он совершенно бескорыстен? Екатерина шлет ему не только письма. В тот уголок Швейцарии при случае поступают довольно кругленькие суммы. В конце 1770 года Вольтер пишет императрице, что славные часовых дел мастера в Фернее были бы очень польщены, если бы она заказала им часы. Она просит его заказать часов для нее «на несколько тысяч рублей». Вольтер посылает ей их целый сундук, приложив счет на 39 238 ливров. Она пришла в ужас от такой цифры, но все же решается ее выплатить. В конце концов это не так дорого в счет услуг лучшего служителя ее культа. Война против блистательной Порты подстегивает вдохновение «ворчливого альпийского старика». Он называет султана Мустафу III «жирной свиньей с полумесяцем» и провозглашает ему беспощадную войну; вот тебе и противник насилия. «Зачем заключать мир, – пишет он, – когда можно так много завоевать. Война весьма полезна для страны, если удачно вести бои за пределами своих границ. Нация становится активнее, трудолюбивее и внушает больше страха».
И далее:
«Мадам, Ваше императорское величество возвращает меня к жизни, убивая турок. Вашим письмом от 22 сентября Вы оказали мне великую честь, я вскочил с постели с криком: „Аллах! Катарина!“ Значит, я был прав, я был большим пророком, чем Магомет! Значит, Господь и ваши войска услыхали мои молитвы, когда я пел: „Те Catharinam laudamus, te dominam confitemur!“[87] Архангел Гавриил сообщил мне о полном разгроме оттоманской армии, о взятии Хотина и перстом указал мне дорогу на Яссы. Поистине, Мадам, я счастлив, я в восторге и благодарю вас».
Он идет еще дальше, хотел бы участвовать в славной кампании против турок, лично проткнуть брюхо двум-трем нехристям, войти в Константинополь и восстановить крест на куполе Святой Софии, освободить Афины и прогуляться, философствуя с Екатериной, в ограде Агора. Как жаль, что он слишком стар, чтобы сражаться врукопашную. Семьдесят лет! Однако он говорит, что еще может оказать большую услугу русскому народу, столь храбро сражающемуся. За несколько лет до того он изобрел военную машину по образцу колесниц Ксеркса I, снабженных косами. Чертежи этой колесницы, несущей смерть, не были одобрены французским правительством. Вольтер ни капли не сомневается, что, если бы Версаль принял его проект, Франция выиграла бы Семилетнюю войну. Вот почему теперь он дарит свое изобретение Екатерине для скорейшего истребления турок.
