пирсинг. Это другое. Я здесь главная.
Первая длинная тонкая игла медленно входит под кожу. Кажется, она в непосредственной близости от внутренней части моей ягодичной впадины, но когда я смотрю на фотографии, то вижу, что она прошла примерно в сантиметре от того места, где я думала, и ушла в глубь моей мускулистой попы. Ощущения такие острые; глупо это говорить, потому что они в прямом смысле острые, но мой мозг не подает другого сигнала тревоги. Кейси вводит иглу в меня, просовывая ее под кожу, а затем снова выводит, как будто прикалывает подол для зашивания. Мой мозг запускает несколько отчаянных визуальных образов, и я вижу оранжевый цвет (но только в своей голове, если это имеет смысл). От моей кожи исходит устойчивое «нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет», пронзительная просьба остановиться, сдерживаемая моим желанием не делать этого. Я делаю глубокий вдох и стараюсь оставаться расслабленной и спокойной. Я знаю, что тревога делает с болью. Как забавна эта игра, которую я так люблю, – причинять боль и искать в уме способы ее избежать, все время требуя еще большей боли. Стойкость как фетиш.
Перед началом Кейси проинструктировал меня, чтобы я сказала ему, если почувствую тошноту или обморок. Иногда люди теряют сознание, их тошнит, им плохо. Тело в основном защищает себя, и этот простой факт заставляет чувствовать мазохизм таким восхитительным непослушанием. Мне нравится чувствовать себя хорошей девочкой, когда из меня торчит игла. Мне нравится одновременно чувствовать себя чуточку плохой, как будто я не должна этого делать. Разлад между моими желаниями восхитителен. Он снова прокалывает мне задницу, вторая игла входит чуть пониже первой, медленно, медленно, слишком медленно. Я чувствую вспышку света, но это всего лишь электричество моего тела, выкрикивающего самую отработанную арию.
Мне легче признать собственные подвиги и травмы, чем показать вам, насколько я на самом деле нежная. Легче описать, как я вытаскиваю из себя тампон рядом с горой дерьма в туалете в штате Теннесси или как меня рвет на парковке в Калифорнии, чем признаться, что я мягкая, счастливая и влюбленная. Может быть, здесь есть какая-то загадка.
Может быть, мне легче открыться любви, если внутри меня есть какая-то острота. Например, мне слишком щекотно, когда большинство людей ко мне прикасаются легонько, но грубость всегда кажется более управляемой, легкой для наслаждения. Возможно, это путь к близости. Но кто знает? Природа, воспитание, гены, родители, опыт, надежды и трагедии. Жизнь разворачивается так, как разворачивается, и я рождена, чтобы чувствовать, как она проходит через меня множеством любопытных способов. Я не уверена, что есть один ответ на вопрос, почему я такая, почему каждый из нас такой; есть миллионы ответов.
Кейси вводит вторую иглу примерно на сантиметр ниже первой, затем третью. Он работает так медленно, или, может быть, время замедлилось для меня – сейчас это не имеет значения. В основном он работает с моим телом в тишине, и каждый его призыв дышать ощущается как спасательный круг, как связь с ним, с моим телом, с этой жизнью. Он прикладывает свой рот к моему уху и говорит, что любит меня, и горячие слезы текут по моему лицу. Четвертая, пятая и шестая игла прокалывают другую сторону моего зада, и он говорит, что сделает небольшой перерыв, чтобы я могла привыкнуть, и проводит кончиками пальцев по моей проколотой мягкой коже. Он целует меня, и это наркотик, просто абсолютный наркотик. Его мягкий рот, его горячая кожа, мой мягкий рот, моя мягкая кожа – все это наркотики. Не шевелясь, я падаю в огромное пространство любви, ощущений, боли. Глаза закрыты, я чувствую падение. Смежив веки, я твердо знаю, что в этой комнате есть любовь, я уверена в этом так же, как уверена в том, что подо мной матрас, окна пропускают дневной свет конца лета, а у меня под кожей иглы.
– Ты готова продолжать? – спрашивает он, целуя мою макушку и приглаживая волосы.
Я шевелю пальцами ног и говорю «да», снова концентрируясь на дыхании. Следующая игла вонзается в верхнюю часть задней поверхности бедра, и мой мозг бьется, как бешеный бык. Это ужасно; это секретное место на моем трепещущем теле, не привыкшем к такому воздействию. Но он велит мне дышать, и я повинуюсь. Он вводит еще одну иглу, а за ней еще одну. Он продолжает. Он вводит еще три иглы в заднюю поверхность другого моего бедра. Мозг не может разобрать, по какой схеме он это делает. Мне кажется, что иглы входят одна за другой, протыкая кожу с разных сторон, растягивая тело, как тесто. Но это всего лишь догадка: на самом деле новые шесть игл в моих бедрах расположены аккуратно, по три в ряд, на расстоянии пары сантиметров друг от друга, как и первые шесть.
Мы делаем еще один перерыв. Он целует меня снова, снова и снова, и я целую его в ответ с безудержной нежностью, прижимаясь ртом к его рту, как будто если я поцелую его правильно, он поймет, как я счастлива. Я покачиваю попой и чувствую металл внутри себя; чувствую, как натягивается моя кожа от его проникновения, как электрические искры нервов бьют тревогу. Он потирает мой пирсинг руками в перчатках, и желудок ощущает тошноту: бабочки соревнуются со страхом и радостью. Все это приводит меня в восторг.
Мы делаем еще два прокола, на этот раз в верхней части спины. Во время второго пирсинга происходит что-то ужасное, и я кричу в отчаянии. До этого момента пирсинг было трудно переносить, но я справлялась, глубоко и медленно дыша, позволяя мышцам моего тела сокращаться в огромных, тяжелых рывках. Но последняя, четырнадцатая игла, которая проделала во мне двадцать седьмую и двадцать восьмую дырки, – она-то меня и подкосила. Она кровоточит чуть больше, чем остальные. Она заставляет меня рыдать большими, разбивающимися волнами.
Я не знаю, плачу или нет, что выражает мое лицо, какие звуки издает мое обнаженное тело. Не знаю, какие заголовки появляются в газетах, какой сегодня день. Знаю только, что в моем теле двадцать восемь дырок – и это подарок от того, кого любят все мои скользкие, влажные клетки, мой красный костный мозг, каждая липкая жидкость, которой сочится мое благоухающее тело. Я знаю, что он тоже любит, любит меня, хочет этого. Сейчас я просто полая оболочка черепа, почти ничего не знаю, чувствую любовь в комнате, боль в коже, ощущаю, как тело прижимается к кровати, его руки. Он спрашивает, хочу ли я сфотографироваться, и я соглашаюсь. Я хочу сделать все возможное, чтобы запечатлеть это эфемерное блаженство. Я
