Жуткая игра, где заведомый обман становился самообманом, бред сгущался в реальность чудовищного оговора, а истерия карикатурно, как в «Капричос» Гойи, мешалась с фарсом. Когда изгоняемый из сестры Агнессы демон пообещал сдернуть с головы королевского комиссара сьера Лобардемона камилавку и держать ее в воздухе, пока будут петь «Мизерере», присутствующими овладел гомерический хохот, что, конечно, тоже было поставлено в вину Урбену Грандье.
Слухи о непотребствах в луден-ской обители распространились далеко за границы графства Пуатье. Вместе с экзорцистами, заклинавшими одержимых мот нашек, в монастырь зачастили и местные судебные власти, дабы лично засвидетельствовать странные явления, о которых шли столь противоречивые толки.
Аббат Миньон был счастлив продемонстрировать гостям своих порченых овечек. Едва высокая комиссия вошла к сестре Жанне, как у нее случился припадок. Заметавшись на ложе, она вдруг с неподражаемым совершенством захрюкала, затем вся скорчилась, сжалась в комок и, стиснув зубы, впала в состояние каталепсии. Аббат Миньон с трудом просунул ей в рот пальцы и принялся читать экзорцизмы. Когда окопавшийся демон дрогнул и стал подавать голос, экзорцист обратился к нему по-латыни с вопросом:
— Зачем ты вошел в тело этой девицы?
— По злобе, — откровенно ответил бес на том же языке церковных служений.
— Каким путем?
— Через цветы.
— Какие?
— Розы.
— Кто их прислал?
— Урбен.
— Скажи его фамилию, — потребовал мстительный духовник, как будто недостаточно было имени, которое на все лады склоняли в Лудене.
— Грандье, — охотно откликнулся враг человеческий, предавая не только повелителя, но и собрата по легиону.
— Скажи, кто он? — не отставал. жзорцист, словно в маленьком Лудене мог быть еще один Урбен Грандье.
— Священник.
— Какой церкви?
— Святого Петра.
— Кто дал ему цветы?
— Дьявол.
Весь этот смехотворный лепет был скрупулезно запротоколирован, и с того дня все деяния экзорциста проходили в сопровождении судебных властей. Над Урбеном, хоть ему и покровительствовали влиятельные лица, нависла реальная угроза стать вторым Гоффриди, хотя не он, а его противник Миньон был духовником урсулинок.
Кардинал де Сурди, к которому Грандье обратился с жалобой на клевету, оправдал многообещающего талантливого клирика и запретил Миньону проводить дальнейшие экзорцизмы, возложив столь деликатное дело на доверенных лиц. Городские власти тоже были склонны не поднимать шума на всю страну и постепенно спустить дело на тормозах.
Скрепя сердце аббат послушался архиепископа, но зато не послушались черти, которые еще пуще принялись честить своего наперсника Грандье. Когда вести о луденских чудесах достигли королевских ушей, Людовик Тринадцатый отнесся к ним с похвальной осторожностью, но Ришелье настоял на строжайшем расследовании. Фактически он уже давно вел его, стремясь изобличить автора издевательского памфлета. Найденные в Лудене документы совершенно определенно указывали, что автором был Грандье, поэтому у герцога-кардинала не было причин щадить дерзкого вольнодумца. Следствие он поручил вести Лобардемону, которого снабдил широчайшими полномочиями.
Возвратившись в конце 1633 года в Луден, королевский комиссар первым делом заключил подозреваемого под стражу и занялся сбором «свидетельских» показаний. Для быстроты к каждой одержимой были приставлены свой экзорцист, судебный чиновник и писец. На теле Грандье тем временем нашли «дьявольские печати» — нечувствительные к боли участки, что было вовсе нетрудно, поскольку инквизиторы располагали специальными иглами, уходившими при самом легком нажиме в рукоятку. Судьба галантного священника была предрешена. Формальное осуждение было лишь вопросом техники, не более. Выживаемые из уютных норок «престолы» и «власти» давали не только нужные показания, но и снабжали правосудие уликами, поставляли необходимые документы.
Когда нажали как следует на главного беса Асмодея, полонившего аббатису, тот не выдержал и продиктовал копию договора, заключенного между ним и подследственным. Вот это изделие ограниченного ума и лютой злобы: «Господин и владыка, признаю вас за своего бога и обещаю служить вам, покуда живу, и от сей поры отрекаюсь от всех других, и от Иисуса Христа, и Марии, и от всех святых небесных, и от апостолической римско-католической церкви, и от всех деяний и молитв ее, которые могут быть совершаемы ради меня, и обещаю поклоняться вам и служить вам не менее трех раз ежедневно, и причинять сколь возможно более зла, и привлекать к совершению зла всех, кого возможно, и от чистого сердца отрекаюсь от миропомазания и крещения, и от всей благодати Иисуса Христа, и в случае, если восхочу обратиться, даю вам власть над моим телом, и душою, и жизнью, как будто я получил ее от вас, и навеки вам ее уступаю, не имея намерения в том раскаиваться.
Подписано кровью:
«Урбен Грандье».
Место, назначенное для хранения подлинника, нам уже известно. Если кого этот документ и изобличает, то лишь саму аббатису чей стиль косноязычен, а мысль скудна. Ни Асмодея, ни изощренного ритора Грандье никак нельзя заподозрить в такой невнятице.
Судей, естественно, это ничуть не смутило, и Урбен Грандье был приведен к очной ставке со всеми девицами и засевшими в них аггелами. Переполох поднялся чрезвычайный. Демоны заставляли урсулинок делать бесстыдные жесты и радостно вопили их девственными устами: «Господин наш! Господин!»
Виновность подсудимого, таким образом, не вызывала сомнений. Лишь добросовестность судей, желавших докопаться до каждой мелочи, удерживала их от немедленного вынесения приговора.
И она, добросовестность, принесла желанные плоды. Бес Левиафан раскрыл-таки состав зелья, коим были отравлены, а точнее, намагничены белые розы. К вящему ужасу и отвращению присутствовавших, оно оказалось сваренным из сердца невинного младенца, зарезанного на шабаше в Орлеане в 1631 году, золы сожженной облатки для причастия, а также из крови и спермы самого Грандье.
Не будем задерживаться на подробностях, хоть они и не лишены интереса, этого вопиющего, но такого заурядного на фоне аналогичных дел ведьмовского процесса. Результат его был предрешен, и это понимал сам Грандье, сохранивший даже в объятиях пламени редкую выдержку и незаурядное мужество.
Отстаивая свое человеческое достоинство, он пытался противопоставить безумию логику, тщился поразить рациональным оружием многоглавую гидру, витавшую на нетопыриных крыльях истерии.
Образец «колдовского» письма и типичная для магической практики в Западной Европе XV–XVI вв. "Книга демонов" (по книге Ф. Баррета «Маг». 1801 г.)
Когда, дабы загнать Грандье в мерзкие образины, он поклонился очередную яму, ему предложили епископу, попросив его благосло-испробовать себя в качестве вения начать экзорцизм. заклинателя, он, нисколько не перя в столь бредовую затею, тем не менее спокойно возложил на себя священническое одеяние. Не смущаясь протестующими поплями бесов, превративших хорошенькие девичьи личики в мерзкие образины, он поклонился епископу, попросив его благословения начать экзерсизм.
Жуткая игра, где заведомый обман становился самообманом, бред сгущался в реальность чудовищного оговора, а истерия карикатурно, как в «Капричос» Гойи, мешалась с фарсом.
Епископ дал требуемое, указав на толпу беснующихся дев. «Ты отрекся от этого!» — визжала дьявольская рать, напоминая о заключенном договоре. Хор исполнил обычное в таких случаях «Veni creator» — «Явись, создатель», и поединок с несуществующим начался.
Вовсе не помышляя всерьез о нелепом единоборстве с одержимыми истеричками, Грандье — наивный мудрец! — надеялся поймать кого-нибудь из них на вранье. Когда урсулинка Клер бросилась к нему с непристойной бранью, он тут же начал ее отчитывать, попросив позволения обратиться к бесу по-гречески.
— Не смеешь! — возопил на это спрятанный в матери-настоятельнице злой дух. — Изменник! Обманщик! Согласно заключенному договору, ты не смеешь задавать вопросы по-гречески! Грандье слегка улыбнулся, готовясь обратить внимание суда на столь явную несообразность, но сестра Клер опередила его надменным выкриком: — Можешь говорить на любом языке, тебе ответят! Девушка оказалась образованной. Первоначальный замысел расстроился, Грандье смутился и умолк. Разумеется, это нисколько не повлияло на конечный исход, потому что приговор был предрешен и, даже если бы демон Клер не знал по-гречески, весы Фемиды все равно остались бы в заранее определенном положении.
Но о внутреннем мире Грандье указанный эпизод говорит многое. Выдержав льющуюся на него со всех сторон брань, хотя хулители продолжали именовать его «владыкой» и «господином», он хладнокровно заметил: — Я не господин вам и не ваш слуга. И вообще не могу понять, почему, величая владыкой, вы так и рветесь схватить меня за горло?
