кожей, расшатает их, потому что в этих их душах, по ее мнению, от природы недостаточно порядка и спокойствия.
Хоуп в коже Домны не единственная жила в Жилом доме для учащих, но она общалась только с Молящейся родственницей Юджинией. Обычно Хоуп в коже Домны занималась подготовкой к занятиям и ходила. Город был как одеяло из лоскутов. Странный, непохожий на тот, в который ее возил жить и становиться Пишущей стихи бывший Хозяин. Она была здесь раньше мимопроезжающей и не поняла его. Группа близких лоскутков содержала собственные язык, цвет кожи, способ одеваться и строить дома. Крайние лоскутки были сшиты с окаемками лоскутков других групп, и потому все это одеяло общело, переливалось, взаимодействовало внутри себя. Хоуп в коже Домны свободно заходила в лавки, здания театров, библиотеки, показывающие редкости и древности помещения – добрые только для людей с неработающей кожей. Но в городе существовали районы с работающей и родной американской кожей. Их жители, несмотря на кожу, были неработающими, иногда даже хозяевами. Чаще всего они производили что-то руками, и красивое: выделывали из металла домашние предметы, из драгоценных металлов – нательные или наодежные украшения, ткали, пряли, шили из ткани одежду, из кожи зверей – обувь и сумки, получали емкости или фигуры из камней и глины, из дерева добывали мебель, красками и углем рисовали. В их лавки обычно могли заходить все. Хоуп в коже Домны покупала карты путешественников в магазине одного и того же Чертящего с родной американской кожей. В лавки работающих она заходить не хотела, словно боялась удивиться еще сильнее. Среди этого свободного населения с работающей и родной американской кожей встречались и лечащие, и надзирающие, и поющие, и исполняющие музыку, и пишущие тексты. Хоуп в коже Домны даже слышала о Хозяине сахарного леса с работающей кожей, на которого работали люди тоже с работающей кожей. И это поражало и почему-то расстраивало Хоуп в коже Домны еще сильнее. Она знала, что есть Север, где живут и даже рождаются свободные люди с работающей кожей, но она не знала, что они бывают и тут, в сером сердце системы работающих и неработающих. У подножия порта, куда привозили тысячи людей со сломанной личной историей, украденных из Африки.
Хоуп в коже Домны не думала уже над тем, с чем пыталась разобраться в своей Второй стране. Дикая и холодная страна исчезала, истощалась в памяти, уплывала, не подтвержденная потерянными стихами. Хоуп писала многодневное письмо матери, которое Голд никогда бы не смогла прочесть, потому что не умела соединять буквы в отдельные слова и слова в предложения. Письмо это было в столбик, как псалмы, и выглядело как долгое, отчаянное стихотворение. Хоуп в коже Домны рассказывала про странный Лоскутный город, в котором люди с работающей кожей жили свободно, как северяне, а тут же по реке, дальше в страну везли выживших после мучительного путешествия людей, украденных и уже назначенных работающими. Хоуп в коже Домны рассуждала, смогут ли они с матерью жить здесь, купить дом и ежедневно есть хлеб, который делал свободный пекарь с работающей кожей. Хоуп в коже Домны горевала в письме о том, что потеряла отрывок золота на выкуп матери и все свои русские тексты. Хоуп в коже Домны раскаивалась в том, что она уехала сначала в город, потом в свою Вторую страну делать личную историю и не пыталась думать, как освободить мать. Хоуп в коже Домны писала, что читает раз в неделю газеты неработающих и приценивается к ценам на работающих – но даже если Голд стала теперь Слабой, то Хоуп в коже Домны нужно работать восемь с половиной лет, чтобы накопить на ее стоимость. При условии, что Хоуп в коже Домны продолжит жить в Жилом доме для учащих. Хоуп в коже Домны писала матери, что не может теперь вернуться в свою Вторую страну, чтобы обменяться кожей с Домной в назначенный срок. И, возможно, никогда не сможет. Потому что у Хоуп в коже Домны не хватит денег ни на покупку матери, ни на поездку в Дикую и холодную страну. Хоуп в коже Домны спрашивала мать, сможет ли та принять ее в чужой, неработающей коже.
Хоуп в коже Домны не писала матери, что боится, что через восемь с половиной лет Голд просто не будет в живых. Молящаяся родственница Юджиния пыталась узнать у Хоуп в коже Домны, почему та не съездит навестить мать. Хоуп в коже Домны не отвечала Молящейся родственнице Юджинии, что думает отпроситься у Главной молящейся родственницы, проехать пять часов в полуоткрытой коробке на колесах, узнать точную цену на мать, может, увидеть ее издалека. Хоуп в коже Домны не отвечала Молящейся родственнице Юджинии и не писала в письме матери, что боится, что Голд уже нет в живых.
Ничего из увезенного Белым управляющим лошадьми не нашлось. Расследующий с неработающей кожей и густыми пучками волос над ртом приходил к Хоуп в коже Домны, расспрашивал о новых деталях ограбления, рассказывал о нулевом результате поисков и гордился другими своими успешными делами. Например, как он нашел целую семью бежавших работающих, старшая женщина в которой отравила хозяев перед побегом. С Расследующим было чрезвычайно скучно: он говорил только о себе или о своем понимании происходящего. Хоуп в коже Домны его чуть боялась, думала, он что-то в ней подозревает. Но через четыре месяца после ограбления он предложил ей выйти за него замуж. Хоуп в коже Домны вежливо отказалась: еще не хватало ей замужества за медяком. Расследующий удивился и расстроился, но не появлялся больше. Молящаяся родственница Юджиния поздравила Хоуп в коже Домны с освобождением от медяка.
Через семь месяцев после начала преподавания в Учебном доме для девочек при закрытом религиозном женском доме Хоуп в коже Домны принесла на урок журнал с картинкой, о которой говорили очень многие неработающие в Дикой и жаркой стране и далеко за ее пределами. Хоуп в коже Домны прочла об изображении в газете, где обычно изучала цены на работающих. Ее отчего-то успокаивал просмотр их стоимости. Она радовалась, если видела не очень высокую цену, но обычно в описании товара следовала подпись о каком-либо недостатке работающего. Хоуп в коже Домны думала, если у Голд какое-то увечье или болезнь, то она могла бы выкупить ее лет через пять. Хоуп в коже Домны много на себя злилась. Она плавала за океан, видела гигантского октопуса, разговаривала с медведями, проехала половину Дикой и холодной страны, поменялась кожей с Домной, научилась читать и даже писать по-русски, но с ума принялась спрыгивать сейчас, когда сделалась неработающей
