Тон спокойный, можно сказать — безразличный.
— Мне говорили, что вы весьма хладнокровны… — начал Джезе.
— Спасибо, господин архиепископ, мне тоже о вас рассказывали.
Щеглов не перебил собеседника, скорее, плавно встроил свою фразу посреди слов Джезе. Настолько плавно, что Папа едва не позабыл, к чему завел разговор о хладнокровии.
«А он хорош!»
— Я удивился, что Мертвый отправил ко мне именно вас, господин Щеглов.
— Почему?
— Вы весьма осведомленный человек. С вашей помощью я могу узнать о Станции все.
Джезе не хотел угрожать, так получилось. К тому же его действительно задело подчеркнутое равнодушие Мишеньки. Которое, впрочем, не дало трещину даже после недоброго намека.
— Вы можете меня допросить, господин архиепископ, — уточнил Щеглов. — Но это вовсе не означает, что вы узнаете о Станции все.
— Мои люди умеют допрашивать.
— Я умру прежде, чем скажу что-нибудь интересное, — вяло сообщил Мишенька. — И даже духи Лоа не смогут мне помешать.
А ведь они находятся в кафедральном соборе Традиции, в месте, где духи Лоа чувствуют себя максимально свободно.
— Неужели? — недоверчиво прищурился Папа.
— Приказ на смерть в меня вложил тот, для кого духи Лоа нечто вроде насморка. Иногда мешают, но в принципе безвредны.
Безразличие подчеркивало уверенность Щеглова. Мишенька не сомневался в своих словах, не боялся ни духов, ни смерти, ни сидящего напротив архиепископа, которого успел слегка разозлить. И Джезе почувствовал нарастающее уважение к хладнокровному, как змея, помощнику Мертвого. Хладнокровному и опасному.
— Зачем вы приехали, господин Щеглов?
— Сразу оговорюсь, что наша встреча — моя личная инициатива, — предупредил Мишенька. — Приехать к вам было моим решением и, соответственно, моим риском.
Папа нахмурился:
— Я не понимаю.
— Более того, я влезаю в тщательно продуманный план, — невозмутимо развил мысль Щеглов. — Но считаю, что вы, господин архиепископ, должны кое-что узнать.
Уважение уважением, но помощник Мертвого начал действовать на нервы. Даже сейчас, когда знакомство, можно сказать, состоялось и стороны прощупали друг друга, Щеглов не отказался от безразличного тона. Не раскрылся.
— Я помню, что должен Кауфману услугу, — грубовато произнес Папа. — Вы пришли за ней?
— Вы плохо слушаете, господин архиепископ, гнев и досада туманят ваш разум, — мягко ответил Мишенька. — Я приехал по личному делу. Я хочу, чтобы Патриция была счастлива.
Джезе вздрогнул.
— Благодаря вам она сделает то, для чего была рождена, — изменит мир, — ровно продолжил Щеглов. — Это уже происходит. Патриция сделает счастливыми миллионы людей, во всяком случае, подарит им надежду. А я хочу, чтобы она не плакала, сидя вечерами у горящего камина.
— Как романтично. — Папа взял себя в руки и попытался отгородиться от слов Мишеньки цинизмом. — Я должен вам верить? Верить этой напыщенной фразе?
Патриция — огромный пролом в оборонительной стене, одно только упоминание ее имени заставило Джезе нервничать.
— Вы знаете, чем я рисковал ради того, чтобы произнести «эту напыщенную фразу», — спокойно заметил Щеглов. — С этого вы начали разговор, господин архиепископ, на кону моя жизнь.
Ответа у Джезе не нашлось: Мишенька прав, во всем прав. Он действительно рискует, и от этого фраза теряет в напыщенности, зато прибавляет в искренности. Или это очередная игра?
— Будете просить меня жениться на Пэт? — Папа коротко хохотнул.
Слишком коротко и слишком нервно.
— Вы бы хотели, — тихо произнес Щеглов.
И Джезе почувствовал, что краснеет. От гнева? Нет. На что ему злиться? От стыда? Нет. Чего ему стыдиться? От смущения… Да, черт возьми, от смущения! Ведь он действительно хочет.
Невозмутимый Мишенька видел Папу насквозь, играл с ним, и Джезе открыл рот, чтобы достойно ответить посланцу Мертвого, но не успел.
— Я приехал сказать вам, господин архиепископ, что у вас будет ребенок. Девочка. Скорее всего, ее назовут Патрицией. — И после этих слов Мишенька впервые продемонстрировал эмоции. Не сдержался. Не смог сдержаться. Твердую маску лица расколола улыбка, и Щеглов нежно, но непонятно добавил: — Девочка — значит мир.
И вдруг замолчал, отвлекшись на свои, необычайно приятные мысли.
Но Папа не сумел воспользоваться представившейся возможностью пройти сквозь защиту Мишеньки. Папа был слишком ошарашен его словами.
Ребенок? Ребенок от Патриции?
Ругаться не хотелось. Орать, беситься, гневаться — ничего не хотелось. Невозмутимый ублюдок нанес удар в самое сердце, и Джезе отвернулся, не желая показывать Мишеньке появившееся на лице выражение. Не желая, чтобы собеседник видел его глаза.
— Вы плохо осведомлены о некоторых обстоятельствах работы с силами, господин Щеглов. — Если с лицом Джезе совладать не смог, то голос «держал» уверенно. — Я не успел стать отцом в молодости, а теперь полностью принадлежу Пантеонам Лоа. Я всегда буду один, господин Щеглов, такова моя плата за покровительство духов, за их любовь.
Таков его путь.
— На самом деле, господин архиепископ, это вы плохо осведомлены, — очень серьезно ответил Мишенька. — Точнее, вы не поняли, что произошло между вами и Патрицией в Москве, в соборе Тринадцати Пантеонов. Вы почувствовали нечто необычное, но ничего не поняли. Вы заметили, что духи Лоа отступили, и решили, что они боятся Патриции, но это не так. Духи Лоа боялись костра вашей любви. Но самое интересное: вы были испуганы не меньше…
Барабаны не справлялись. Не поспевали за торопливыми, наскакивающими друг на друга ударами сердец. Уступали в страсти. Яростно ревели, извергая громовую дробь, но ничего не могли поделать.
Барабаны не справлялись. А их и не слышали. А если и слышали, то не слушали. О них забыли. Их признали ненужными — пожару, бушевавшему в соборе Тринадцати Пантеонов, лишние дрова не требовались.
Пэт рыдала, словно Джезе рвал ее на куски. А может, так оно и было?
Джезе стонал, словно раскаленный клинок терзал его сердце. А может, так оно и было?
Кто может сказать, как было, если никто не знает — как?
Кто может осознать чувства, которые не может разделить?
Как проникнуть внутрь двоих, слившихся в одно целое телами и душами?
Любовь? Та самая, первородная, изначальная и всепобеждающая. Еще не знающая имен и слов. Скорее страсть, чем чувство. Скорее безумие, чем желание. Не любовь, а неукротимая ее жажда. Яростный, перекраивающий души вихрь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
