«Я надеюсь, ты знал, на что шел, отец. Знал, на что шел».
Его жена носит наследника клана. Теперь ее желает заполучить любой, кто хоть немного втянут в развернувшуюся войну. Она — ключ к Минамото, она — рычаг давления, она — надежда.
У него будет ребенок.
Ребенок, которому перейдет его фамилия, который унаследует их клан.
Такеши захотелось почувствовать круп лошади под своими пятками; ветер, бьющий в лицо. Ему захотелось оказаться снаружи сильнее, чем когда-либо за все время его заключения. Ему захотелось быть рядом с Наоми, наблюдать за тем, как растет в ней их ребенок, быть рядом, когда она даст ему жизнь.
После ухода Хоши он еще долго лежал без сна. Заснуть мешал вихрь мыслей, захвативший голову. Такеши вновь чувствовал себя живым, словно и не он провел последние недели в глухой апатии. Ему хотелось двигаться, хотелось что-то делать, и стены его клетки давили на него сильнее обычного.
Он не знал, как — пока еще не продумал деталей — но знал точно, что должен сбежать. Мысль о побеге не оставляла его никогда, даже в самые темные времена здесь. Она была с ним неотлучно, где-то на задворках разума. Но лишь услышав от Хоши про Наоми, он понял, что должен сбежать. Во что бы то ни стало. Сбежать и не умереть.
Он больше не искал себе смерти, он хотел жизни. Жизни и свободы. Но также не искал он и легкого пути к своей свободе. Чести в нем было больше всего. И именно честь не позволяла ему воспользоваться несмышленой девочкой, не позволяла обратить себе во благо ее глупость и неосторожность.
Других путей побега ему оставалось немного.
Несколько недель Такеши потратил на то, чтобы выкопать под решеткой глубокую яму, пока, наконец, не понял, что прутья уходят в землю столь далеко, что он может положить всю жизнь, но так и не достигнуть их края.
Некоторое время он пытался разогнуть прутья, и это стоило ему вдавленных вытянутых отметин, навсегда оставшихся на плечах. Такеши сомневался, что смог бы хоть на один сун* раздвинуть решетку, будь у него обе руки. С одной же его задумка изначально была глупой и невыполнимой.
Он понял, что не обойдется без помощи Хоши, еще в тот день, когда его яма под решеткой была не глубже сяку*. Понял и заставил умолкнуть свою совесть на долгое время. Такеши не просил девочку принести ему ключи от клетки, но внимательно слушал, когда она рассказывала, как ей удается обойти грозных охранников, которых было множество на пути к нему.
Так Такеши узнал о тайном проходе, о котором Хоши однажды услышала из разговора слуг. Узнал и ничуть не удивился: в поместье Минамото подобных ходов нашлось бы не меньше десятка. Даже он не знал их всех и, как сейчас понял, никогда не уделял должного внимания их охране.
— Дедушка и дядя все еще не вернулись. А вчера я слышала, как кричали друг на друга советники — кажется, что-то случилось в каком-то монастыре, — озадаченно болтала Хоши, пока Такеши отрабатывал удары напротив стены.
Он усмехнулся и пообещал самому себе, что ни один ребенок в его поместье не останется без присмотра и не будет болтаться под ногами у взрослых.
Если когда-нибудь он вернется в поместье.
Минамото откладывал часть лепешек, которые с завидным постоянством приносила ему Хоши, и усмехался, отмечая, что солдаты почти не обращают на него внимания, когда меняют воду в кувшине. Для них он был по-прежнему безучастным, потерявшим всякий интерес к жизни врагом, что уже долгие недели лежит, отвернувшись лицом к стене. Время здесь выступало на стороне Такеши. Его у него было вдоволь. И он пользовался своим преимуществом: медленно, очень медленно приучал охранников к мысли, что он побежден.
И они перестали его опасаться. Когда-то грозный, вселяющий ужас Минамото теперь предстал перед ними одноруким калекой, и они больше его не боялись. Он понял это, когда они перестали замедлять шаг, приближаясь к его клетке, перестали прислушиваться, распахивая дверь. Он понял это, когда перестал чувствовать в воздухе их страх.
Сколько времени ушло на это? Месяцы, когда он был по-настоящему безразличен ко всему, и месяцы, когда притворялся.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Но у Такеши был лишь один единственный шанс, и он не мог, не имел права спешить. Боялись его солдаты или нет, но они по-прежнему приходили к нему вдвоем, всегда вдвоем, а он по-прежнему оставался одноруким калекой, ослабевшим за долгое пребывание в плену.
— Хоши, — сказал он в вечер, которому предстояло стать последним. — У тебя есть в поместье укрытие, о котором знаешь только ты?
Девочка подняла на него удивленный взгляд. Такеши-сама нечасто задавал ей вопросы, и уж точно ни разу он не спрашивал ее о таком.
— Есть, — помедлив, ответила она. — Я прячусь там от дяди, когда он недоволен мной.
— Хорошо. Тебе нужно прятаться там не только от дяди. Ведь идет война. Если на ваше поместье когда-нибудь нападут, тебе нужно будет там укрыться, иначе тебя убьют.
Он прикрыл глаза, но мог вообразить себе растерянность, с которой смотрела на него теперь девочка. Растерянность и удивление.
— Но ведь это будет бесчестно, Такеши-сама, — она нашла в себе смелость возразить ему. — Вы ведь сами говорили, что любой трус — бесчестен, а прятаться, когда нападают на твой дом, — трусость.
— Это касается только самураев. Для женщин и детей требования другие. Когда-нибудь ты поймешь.
Девочка ушла, а он принялся ждать, весь обратившись вслух. И вскоре он услышал первые, далекие шаги. За ними последовал смех. Еще никогда солдаты не смеялись в его присутствии. Он сжал комок земли в руке и неподвижно замер, спиной ощущая каждое движение позади — шелест одежды, позвякивание ключей, приглушенный кашель, гулкие шаги.
Один из солдат склонился над кувшином — Такеши намеренно поставил его подле себя, и Минамото резко повернулся к нему, метя землей в глаза. Оттолкнувшись левым локтем, он вскочил, схватил кувшин и разбил его о голову воина, который отчаянно тер глаза.
Такеши казалось, что все случившееся растянулось на минуты, хотя на самом деле заняло не больше секунды. Он ведь тренировал эти движения, отрабатывая сотни и сотни раз, чтобы даже не задумываться о них.
Повернуться лежа, бросить землю, левым локтем уткнуться в пол, вскочить, схватить кувшин и ударить на излете.
Охранник рухнул ему под ноги, но Такеши уже не видел этого — всем его вниманием завладел мужчина, обнаживший меч и бросившийся к нему. Минамото уклонился от первого удара, после второго катана чиркнула по решетке и ненадолго застряла в прутьях. Такеши перехватил лезвие ладонью правой руки, наплевав на боль и хлынувшую кровь, и воспользовался замешательством охранника, чтобы подсечь его ударом ноги. Минамото подхватил откатившуюся в сторону катану и пропорол живот одного из мужчин. Тому, кому он проломил голову ударом кувшина, спустя секунду он ее снес.
Тяжело выдохнув, Такеши сполз по стене на земляной пол и со стыдом осознал, что у него дрожат ноги. Он окинул взглядом поверженных врагов: один из них все еще корчился в предсмертных судорогах, зажимая окровавленными руками рану на животе. Он медленно перевел взгляд на свою ладонь, рассеченную глубоким порезом, и нахмурился.
Оторвав кусок ткани от одежды охранника, Такеши с помощью зубов перетянул ладонь на правой руке, надеясь, что этого будет достаточно, чтобы остановить кровь.
Он поспешно стянул обувь и стащил одежду с обезглавленного охранника — его хакама и верхнее кимоно — и облачился в нее сам, наконец скинув с себя давно обветшавшее тряпье. Завязал на поясе катану, сунул туда же кинжал, спрятал за пазуху сверток с лепешками и оглядел свою клетку в последний раз.
Он довольно долго шел по проходу, на который указала Хоши, внимательно прислушиваясь к шуму позади. Его побег обнаружат очень скоро, и потому он должен был спешить. Когда Такеши поднялся по ступенькам, выдолбленным прямо в земле, и уперся в дверь, он остановился на несколько секунд, чтобы перевести дыхание. Снаружи его ждала свобода, и воздух, и солнечный свет, которого он не видел очень и очень давно.
