У Рахумяги, на версте шестой,
Лишь сумерки настанут,
Над новой жертвой роковой
Готовят палачи расправу.
И как запомнился мне - на всю жизнь - тот день, когда отец пошел вместе со мной к тем соснам! Мы там до вечера пробыли. На закате сосны и в самом деле казались облитыми жаркой кровью. Я тогда уже знала, что тут убили Юри. Но не заплакала. На пустыре лежал большой венок из шиповника, лепестки у него наполовину уже осыпались. А на самой большой сосне высоко-высоко прибита была доска с надписью: "Берегитесь!" Знаешь, я так и не заплакала. Слезы, правда, навернулись у меня, да так и не пролились - и от этого глаза горели... Они горели всю ночь, когда мы вернулись домой. И всю ночь виделись мне кровавые сосны. Я поняла, почему отец после забастовки сказал однажды, сжавши кулак изо всех сил: "Берегитесь!" Вот это одно-единственное слово, поднятое к самой верхушке сосны, и грозило кому-то... Понимаешь?
Нинин голос зазвенел. Она еще никогда так не говорила с ним. И никуда не собиралась уходить: всегда будет с ним.
- Понимаю, - ответил он взволнованно.
- Как ты думаешь, они на самом деле сдались - те, которым грозило это слово? Или притворились? Притаились? Вот тут мне что-то неясно. Знаешь, какая у нас с тобой беда: сердцем-то мы с тобой все поняли, а умом до многого еще не дошли.
- Дойдем, - усмехнулся Гриша. - Дай срок.
- Не от меня зависит давать сроки, - неожиданно рассудительным тоном ответила Нина. - Скажи по совести: тебе самому все ясно? Ну, например, что будет через полгода? Через год?
- Мы с тобой сегодня слушали Ленина, - вместо ответа проговорил Гриша.
За парапетом послышались неспешные шаги, наросший за ночь ледок звучно хрустел под чьей-то ногой. Первый прохожий! Теперь-то и Грише видны стали черные крыши домов: скоро начнет светать.
- Ты хорошо мне ответил - сказала Нина. - А как ты думаешь, знает Ленин про Юри?
- Знает.
Нина порывисто схватила его за руку:
- Мы должны быть стойкими, сильными... Устоять до конца, что бы ни случилось с нами.
Он знал, что речь идет не только о них двоих (но и о них тоже).
- Мы устоим! - сказал он уверенно.
- Иначе мы предадим Юри, таких, как он... Сколько их было, отдавших за нас свою жизнь! Впрочем, зачем я все это говорю тебе? Ты и сам знаешь лучше меня. Ты - сильный, я знаю, я верю. Я всегда буду верить тебе.
Он взял обе ее руки и, теперь уже не боясь, начал дышать изо всех сил на них:
- Холодные как лед!
- Как у лягушки, - тихонько засмеялась она и снова потопала ногами о ступеньки. - Страшно боюсь лягушек, мышей...
"Жалейте сердце женское: ведь в нем навеки нечто детское таится", вспомнились ему чьи-то строки.
Теперь Нинино лицо хорошо было видно; только глаза еще оставались в тени.
Четкими стали пролеты и решетки Николаевского моста. Гриша оглянулся: а вот и знакомые слепые сфинксы, улегшиеся на набережной друг против друга.
Это было то самое место, где он стоял когда-то один, в первый день своего приезда в Питер. Сколько воды утекло с тех пор мимо этих широких ступеней!
Где-то за мостом, в неизмеримой дали, на самом краю неба еле заметный возник розовый отблеск.
Теперь-то уж пора было идти. Они все-таки постояли еще немножко, взявшись за руки. И потом, не сговариваясь, медленно пошли вверх по лестнице.
Заря поднималась над городом.
