– Приемная матушка, дел ныне немало – священники жаждут побеседовать со мною о моей душе, а герцог Оркнейский и владыка Северного Уэльса желают, чтобы я их выслушал. Не отведешь ли ты мою сестрицу к нашей матери?
«К нашей матери, – подумала про себя Моргейна, – но ведь эта мать для обоих нас стала чужой». Девушка заглянула себе в душу – и не обнаружила там ни искры радости в преддверии этой встречи. Игрейна, не возражая, рассталась с обоими своими детьми: отослала от себя и дитя от первого, безрадостного, брака, и дитя любви от второго; что же это за женщина такая? Моргейна осознала, что ожесточает и сердце и разум, готовясь увидеть Игрейну впервые после разлуки. «Я даже лица ее не помню».
Однако, едва глянув на Игрейну, девушка поняла, что узнала бы ее где угодно.
– Моргейна! – Она совсем позабыла – или вспоминала только во сне? – этот сердечный, глубокий грудной голос. – Милое дитя мое! О, да ты уже взрослая, а в сердце своем я неизменно вижу тебя совсем малюткой – и до чего у тебя измученный, невыспавшийся вид – все эти церемонии тебя утомили, моя Моргейна?
Моргейна поцеловала мать, чувствуя, как в горле стеснилось от слез. Игрейна ослепляла красотой, а сама она – и вновь в памяти всплыли полузабытые слова – «маленькая и безобразная, как фэйри»… А Игрейна тоже считает ее уродиной?
– Но что это? – Пальцы Игрейны легонько коснулись полумесяца у нее на лбу. – Разрисована, точно фэйри… разве это прилично, моя Моргейна?
– Я – жрица Авалона, и я с гордостью ношу знак Богини, – холодно отозвалась девушка.
– Тогда спрячь его под покрывалом, дитя, чтобы не оскорбить настоятельницу. Ты будешь жить со мною в обители.
Моргейна сжала губы: «А настоятельница, окажись она на Авалоне, убрала бы с глаз подальше свой крест, дабы не обидеть меня или Владычицу?»
– Не хочу оскорбить тебя, матушка, но не подобает мне жить в стенах обители; настоятельнице это не понравится и Владычице тоже, а я покорна воле Владычицы и живу по ее законам. – При мысли о том, чтобы провести в этих стенах хотя бы три ночи коронации и бегать взад-вперед, днем и ночью, повинуясь адскому лязгу колоколов, кровь застыла у нее в жилах.
Игрейна явно встревожилась.
– Право же, пусть будет так, как ты хочешь. Может статься, тебя удастся устроить с моей сестрой, леди Оркнейской? Ты помнишь Моргаузу?
– Я с радостью дам приют своей родственнице Моргейне, – прозвучал мягкий, ласковый голос, Моргейна подняла глаза – и увидела перед собою точное подобие своей матери – так, как та запомнилась ей со времен детства: величественная, разодетая в дорогие, яркие шелка, в украшениях, ослепительно-яркие волосы уложены венцом. – Ох, ты была такой малышкой, а теперь взрослая и жрица к тому же! – Мгновение – и Моргейна утонула в теплых, благоуханных объятиях. – Добро пожаловать, родственница, иди сюда, садись рядом. Как наша сестрица Вивиана? Мы уж о ее великих деяниях наслышаны: кто, как не она, направляла все те знаменательные события, что возвели сына Игрейны на трон. Даже Лот не выстоял против того, кого поддерживает Мерлин, и народ фэйри, и все Племена, и все римляне. И что ж – твой маленький братец вот-вот станет королем! А ты, Моргейна, надо думать, останешься при дворе и станешь его советницей – то-то Утер просчитался, не добившись того же от Владычицы Авалона!
Девушка рассмеялась, чувствуя, как в объятиях Моргаузы напряжение постепенно уходит.
– Король станет поступать так, как кажется правильным ему самому, это – первый урок, что должно запомнить всем, кто к нему близок. Сдается мне, Артур достаточно похож на Утера, чтобы усвоить эту истину без отдельных наставлений.
– О да, в том, кто его отец, теперь сомневаться не приходится, несмотря на все былые сплетни да слухи, – промолвила Моргауза и тут же вздохнула, уже раскаиваясь в собственной неосмотрительности. – Нет, Игрейна, только не надо снова в слезы; должно тебе радоваться, а не горевать, что сын твой так похож на отца и принят по всей Британии, поскольку принес клятву править над всеми землями и всеми народами.
Игрейна заморгала, за последние дни она слишком много плакала, поняла Моргейна.
– Я счастлива за Артура… – промолвила она, но голос ее прервался, слова словно не шли с языка. Моргейна погладила мать по плечу, но про себя подосадовала: вот всегда так, всегда, сколько она себя помнила, мать совсем не думала о детях, только об Утере, Утере… Даже теперь, когда Утер мертв и покоится в гробу, мать готова оттолкнуть и ее, и Артура ради памяти мужчины, которого она любила так сильно, что забывала обо всем на свете. Не без облегчения девушка обернулась к Моргаузе:
– Вивиана рассказывала, у тебя сыновья…
– Верно, – кивнула Моргауза, – хотя почти все они еще слишком малы: они здесь, на руках у женщин. Но старший готов принести клятву верности королю. Если Артур погибнет в битве – а этой судьбы не избежал сам Утер, – мой Гавейн – его ближайший родич, разве что у тебя, Моргейна, тоже есть сын… Нет? А что, жрицы Авалона дают обет целомудрия, раз в твои годы ты еще не подарила Богине ни сына, ни дочери? Или ты разделяешь судьбу матери и дети твои умирали при рождении? Прости, Игрейна… мне не следовало напоминать…
Игрейна смахнула слезы.
– Не должно бы мне рыдать, противясь воле Господа, мне дано куда больше, чем многим женщинам. У меня есть дочь, она служит Богине, для которой растили меня, у меня есть сын, которого завтра увенчают отцовской короной. А прочие мои дети на лоне Господнем.
«Во имя Богини, – думала про себя Моргейна, – это надо же так представлять себе Бога – в окружении мертвецов всех поколений!» Девушка знала, что это всего лишь фигура речи, утешение скорбящей матери, однако кощунственность самой этой мысли задела ее за живое. Вспомнив, что Моргауза задала ей вопрос, она покачала головой.
– Нет, Моргауза, детей у меня нет и не было – вплоть до Белтайна этого года я берегла девственность для Богини. – Моргейна прикусила язык: ни слова больше! Игрейна – девушке просто не верилось, что мать ее настолько христианка! – пришла бы в ужас при одной мысли об обряде, в котором Моргейна сыграла роль Богини для собственного брата.
И тут на нее вновь накатил ужас – еще более леденящий, нежели в первый раз, – а вслед за ним нахлынула тошнота. Обряд совершался при полной луне, и хотя с тех пор луна убыла, и округлилась, и убыла снова, крови темной луны у Моргейны так и не пришли, более того, никаких признаков приближения месячных девушка не ощущала. Этому Моргейна только радовалось, списав все на воздействие великой магии, и вплоть до сего момента никакое иное объяснение в мысли ее даже не закрадывалось.
«Обряд во имя обновления – чтобы земля в изобилии рожала хлеб и чтобы не оставались бесплодными женщины племени». Моргейна все это знала. Однако в слепоте своей и гордыне она возомнила, что на жрицу, на саму Богиню, предназначение ритуала, пожалуй, и не распространяется. Однако же видела она, как прочие молодые жрицы после этих обрядов бледнели и чахли, а потом расцветали, вынашивая свой собственный, наливающийся жизнью плод, на ее глазах на свет появлялись дети, некоторым ее умелые пальцы жрицы помогали при родах. И однако же, в неразумной ее слепоте, ни разу не приходило ей в голову, что и она могла выйти из обряда с отягченным чревом.
Ощущая на себе проницательный взгляд Моргаузы, Моргейна вдохнула поглубже и деланно зевнула, оправдывая тем самым затянувшееся молчание.
– Я выехала на рассвете, даже не позавтракав, – промолвила она. – Мне бы подкрепиться.
Игрейна тут же принялась извиняться и послала своих прислужниц за хлебом и ячменным пивом. Моргейна заставила себя поесть, хотя от еды ее слегка затошнило. И теперь она знала почему.
«Богиня! Матерь-Богиня! Вивиана знала, что такое возможно, однако ж не пощадила меня!» Моргейна знала, что должно делать – причем как можно быстрее, однако ж в течение трех дней Артуровой коронации ей не удастся осуществить задуманное, ведь здесь негде взять корешки и травы, из тех, что растут на Авалоне, более того, хворать сейчас не время. Все существо Моргейны протестовало против насилия и недуга, однако пойти на это придется, причем не откладывая, иначе к зимнему солнцестоянию она родит сына сыну собственной матери. Более того, Игрейна ничего не должна узнать, самая мысль об этом покажется ей невыразимо порочной.
Моргейна заставляла себя есть, беседовать о пустяках и сплетничать, как это водится у женщин. Она тараторила без умолку – а ум ее не знал отдыха. Да-да, то отменное льняное полотно, из которого пошито ее платье, соткано на Авалоне; такого полотна больше нигде не сыщешь; может, это лен на Озере такой: волокно дает крепкое, длинное и белое, как нигде. Однако в душе Моргейна напряженно размышляла: «Артуру нельзя ничего знать, на коронации у него и без того забот довольно. Если я сумею выдержать это бремя и промолчать, чтобы не отягощать ему душу, так я и поступлю». Да, она обучалась игре на арфе – право же, матушка, что за нелепость, с какой это стати женщине музыка не пристала. Даже если в Писании где-то сказано, что женщинам должно хранить молчание в церкви, это же возмутительно – думать, будто слух Господа оскорбит голос женщины, воспевающей ему славословие; разве Его собственная мать не возвысила голос и не вознесла хвалу, узнав, что ей суждено родить дитя от Духа Святого? Моргейна взяла в руки арфу и запела для матери, однако мелодия звенела отчаянием: она знала не хуже Вивианы, что ей суждено стать следующей Владычицей Авалона и она должна Богине хотя бы одну дочь. Нечестие – изгонять плод, зачатый в Великом Браке. А что прикажете делать? Мать христианского Бога возрадовалась Богу, подарившему ей дитя, Моргейна же могла лишь горько проклинать про себя Бога, принявшего обличие неведомого ей брата… Девушка привыкла жить как бы на двух уровнях сразу, но даже так губы ее побелели от напряжения, а голос звучал вымученно. Так что она только порадовалась, когда Моргауза ее перебила.
