¾ Я вас не понимаю, граф, — искренно вырвалось у Путилина.
Жилы напружились на шее и висках старого магната.
¾ Его сгубила проклятая любовь! — исступленно вырвалось у него. Исчезновение Болеслава — дело рук проклятых Ракитиных. Это они, папаша с дочкой, спрятали моего сына, чтобы скорее состряпать свадьбу.
¾ Что?! — переспросил Путилин. Он провел рукой по лбу, словно стараясь привести свои мысли в порядок.
Граф Ржевусский с удивлением поглядел на него.
¾ Что с вами?
¾ Вы... вы даете мне честное, благородное слово графа Ржевусского, что все, что вы сказали сейчас — святая правда?..
¾ Я никогда не лгал! — гордо ответил один из варшавских феодалов.
¾ В таком случае... я боюсь, что ваш сын, действительно, или уже погиб, или на краю гибели.
¾ Во имя Пречистой Девы, что означают ваши слова?! Вы что-нибудь знаете?
Как изменилось это холодное, надменное лицо! Сколько чисто отцовской любви и страха засветилось в глазах!..
¾ Знаю. Слушайте, граф.
И Путилин, шаг за шагом, начал рассказывать ошеломленному графу о приезде Ракитина, о том, как этот человек умолял его спасти молодого человека.
Лицо графа было смертельно бледно. Пот проступил на его лбу.
¾ Это... это — правда? — с трудом пробормотал он, дослушав рассказ великого добровольного сыщика.
¾ Правда, граф.
Маленький золоченый столик, на который опирался магнат, упал на блестящий паркет зала.
¾ Так... так где же мой сын, ваше превосходительство? — с ужасом прошептал он.
¾ Вот для того, чтобы узнать это, я и приехал к вам в Варшаву. Как видите, ваше сиятельство, моя профессия не всегда заслуживает такого обидно-пренебрежительного отношения, каким вы одарили ее.
Граф взволнованно подошел к Путилину.
¾ Простите меня. Вы, как умный человек, отлично поймете те чувства, которые обуревали мной. Я — против этого брака. Кто может осудить меня за это? Разве каждый отец не относится любовно-ревниво к своему детищу?
¾ Простите, граф, теперь нам некогда говорить об этом. Надо спасать вашего сына.
¾ Да, да! — рванулся польский магнат к своему врагу-начальнику русской сыскной полиции. — Теперь и я вас умоляю, спасите Болеслава!
¾ Я весь к вашим услугам. Угодно вам переехать из гостиницы в мой замок? Распоряжайтесь, как вам угодно.
¾ Благодарю вас, но как раз этого не надо делать. Если вам угодно, чтобы я спас вашего сына — если это только не поздно — я вас попрошу держать мой приезд в Варшаву в полной тайне. Я буду являться к вам, когда мне потребуется. Мой пароль — «Рго Christo morior» — «умираю за Христа».
Путилин, сопровождаемый графом, направился к двери. В ту секунду, когда он взялся за дверную ручку, послышался голос:
¾ Libertas, serenissime?[7]
¾ Amen! — ответил граф. — Аминь!
Быстрее молнии Путилин прикрыл рукой свой орден и, когда отворилась дверь и на пороге ее показалась фигура толстого, упитанного патера-ксендза, громко, по-польски обратился к магнату:
¾ Имею высокое счастье откланяться вашему ясновельможному сиятельству...
ТАЙНЫЙ ТРИБУНАЛ СВ. ОТЦОВ. СМЕРТНЫЙ ПРИГОВОРНизкая, сырая комната со сводчатым потолком тонула в полумраке. В этой тьме скрывались очертания каких-то странных, непонятных предметов: высокой лестницы, жерновов, жаровень, колодок.
Чем-то безконечно унылым, страшным веяло от всей обстановки этого непонятного помещения.
Колеблющийся свет длинных толстых свечей, вставленных в высокие подсвечники-канделябры, бросал багровые блики на каменные стены, на сводчатый потолок, с которого порой сбегали капли воды и падали со стуком на плиты комнаты.
За длинным столом, на котором горели эти странные свечи, сидели семь человек, все с характерными лицами католических служителей церкви — иезуитов, в обычных рясах-сутанах.
¾ Итак, — начал сидящий по середине стола высокий худощавый человек в фиолетовой сутане с резко очерченным лицом, к которому особенно почтительно относились все иные присутствующие. — Нам предстоит, святые отцы, сегодня постановить окончательный приговор по делу молодого безумца.
¾ Так, ваша эминенция, — послышался почтительный ответ заседающих.
¾ Вы, конечно, все осведомлены о причине нашего конклава в этом печальном, но необходимом для пользысвятой церкви месте? Вам известно, со слов тайного донесения достопочтенного духовника графов Ржевусских, о преступлении молодого графа? Да? Bene. Теперь, стало быть, мы можем перейти ad consultationem. На совещание я ставлю два вопроса: виновен ли безумец в преступлении ad ferendam, то есть в таком, которое он собирается совершить, и, если виновен, то какое наказание он за это должен понести. Ваши аргументы, святые отцы?
¾ Виновен... Виновен... Виновен, — раздались голоса.
¾ Более мотированно? — отдал приказ его эминенция.
¾ Переход в лоно проклятой православной церкви... Поношение святой католической; издевательства и насмешки над нами, скромными ее служителями. Это — maxima culpa[8], это — измена Христу.
¾ И, взвесив все это, какое наказание?
Минуту в комнате со сводчатым потолком царило молчание.
¾ Mors... Смерть! — погребальным эхом пронеслось по помещению, где заседал тайный трибунал святых отцов.
¾ Sic. Так. Но все это было contra... «против» обвиняемого. Не найдется ли голос и pro, «за» него?
¾ Прошу благословения святых отцов во главе с вами, ваша эминенция, но я думал бы, это наказание не соответствует преступлению, которое юноша собирается совершить.
¾ Как?! — в один голос воскликнули заседающие.
¾ Виноват, я не так формулировал мою мысль, — смутился престарелый служитель католического Христа. — Я хотел сказать, что тут — juventas... молодость... Любовь... легкомыслие... кроме того, ради высокочтимого графа Сигизмунда Ржевусского нам бы следовало пощадить жизнь его единственного сына... Он оказывал столько услуг нашей святой церкви...
¾ Ваши ответы? — обратился к святым отцам его эминенция.
¾ Отдавая должное любвеобильному сердцу моего сослужителя во Христе, я считаю, однако, необходимым резко разойтись с ним во мнениях, и вот по каким причинам. — Послышался елейно сладкий голос доносчика-предателя, исповедника Н-го костела. — Во первых, primo: в то политически смутное время, которое мы переживаем, нам нужны верные католики, а не перебежчики-ренегаты. Если сегодня ради прекрасных глаз «москальки» обвиняемый готов переменить религиозную веру, то... поручитесь ли вы, святые отцы, что назавтра, ради еще более прекрасной наружности новой еретички, он не променяет и свою политическую веру, свое народное credo? Где же наш политический патриотизм?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
