Впервые за всю жизнь ему вдруг захотелось умереть – сию минуту, сейчас. Он плеснул себе еще, выпил и, задохнувшись от пахучей горечи – заплакал, неумело подвывая сквозь плотно сжатые губы, потому что не плакал уже много-много лет.
Не верь, не бойся, не проси…
Пролог
Если Славик правильно вел счет дням, в этом глухом, пахнущем отсыревшим бетоном и осклизлой плесенью бункере он находился уже две недели.
Один раз в сутки – невозможно было понять, день стоял там, наверху, или глубокая ночь, – с ржавым скрежетом приподнималась тяжелая крышка люка, и кто-то невидимый бросал половинку буханки – «кирпичика» хлеба и полуторалитровую пластиковую бутылку с водой. Черствый хлеб скрипел на зубах, отдавал горечью, а вода, наоборот, всегда оказывалась свежей, ледяной, видать, только-только из горного ручья набрали.
– На, русский, жри! – говорил сердитый голос из бетонного поднебесья и, выждав секунду, требовал раздраженно: – Бутилка пустой давай!
Славик нашаривал в темноте опорожненную накануне бутылку, в каких когда-то давно, дома еще, покупал сладкую газированную воду, вставал и протягивал ее, громко потрескивающую смятым пластиком. Крупная мужская рука с криво вытатуированным у большого пальца и отчетливо читаемым в свете из щели именем Гога хватала бутылку, выныривала из бункерной тьмы на волю, после чего люк с грохотом захлопывался и можно было отмечать очередной закончившийся, а может быть, и начавшийся – какая, в общем-то, при таком унылом существовании разница, – день.
…День, от которого он вел отсчет, две недели назад начался как обычно. Командир отделения первого взвода отдельной воздушно-десантной роты Вячеслав Милохин проснулся за четверть часа до общего подъема. За полгода службы это стало привычкой. Сквозь простреленные чеченским снайпером дырочки в конусообразной крыше палатки в сумрачное, пахнущее портянками и солдатским потом нутро проникали острыми иглами лазерного прицела солнечные лучи. Снайпера того, беспокоившего лагерь три ночи подряд, все-таки вычислили, сняли, а вот пробоины в брезенте бойцы до сих пор не заделали, несмотря на четкое приказание Славика. «Ну, нич-чо… Ладно. До первого дождя…», – думал Милохин, представляя ехидно, как заворочаются, забормочут, а потом повскакивают заполошно под холодными струями частого в этой горной местности ливня новички-салабоны, не привыкшие обустраивать надежно свой фронтовой быт. И теперь Славик намеренно не повторял приказ, в ожидании, когда сработает железный армейский принцип: «не доходит через голову – через руки и ноги дойдет». Или через желудок. Или посредством водопада, низвергшегося среди ночи в постель…
Славик шнуровал разбитые, тесноватые ботинки-«берцы», думал о том, что надо сегодня проконтролировать получение сухпая на отделение, а то начпрод, гнида такая, в прошлый раз три банки тушенки недодал и пачку сахара, когда услышал особенно раздражающий в такую рань вопль дневального:
– Сержант Милохин! К ротному давай! Шустро!
– Ну до чего ты тупорылый, Стрекалов, – в сердцах прохрипел Славик дневальному, сунувшему свой длинный нос в полумрак палатки и теперь таращившему невидящие со света глаза. – Не видишь? Личный состав отдыхает. В положняковое, между прочим, время – до подъема еще десять минут. Стрекалов хлопнул по-совиному веками, прошипел сдавленно:
– Один хрен вставать… Хватит массу давить. Ротный кличет. – И добавил злорадно: – Вас для усиления «мэнда-вэдешникам» придают. Для сопровождения колонны. Считай, день пропал.
– Пшел! – рыкнул на него Славик и стал яростно затягивать на голенищах шнурки так, что начищенные с вечера «берцы» плаксиво скрипнули. Настроение было безнадежно испорчено.
Сопровождение всех этих СОГов – следственно-оперативных групп, дознавателей, прокуроров, мотающихся по аулам для допросов неотличимых внешне местных жителей – то потерпевших, то свидетелей, а то и подозреваемых, – было самым что ни на есть «дохлым делом». Вместо того чтобы проскочить куда надо на задрипанных и оттого неприметных «жигулях», перлись по горным дорогам колонной, многократно увеличивая опасность подрыва на фугасе, а то и возможность нарваться на засаду боевиков. Вояки из ментов те еще, в случае огневого контакта надеяться придется только на себя, а если и обойдется, не нарвешься на неприятности – хорошего тоже мало. Ни отдохнуть, ни пожрать нормально не обломится. Под приглядом следователей да прокуроров у чечиков не подхарчишься, подвернувшуюся кстати овечку или, на худой конец, курочку под броню не забросишь, а менты, даже если и надыбают чего, солдатика угостить сроду не сообразят. Сигареткой и то не побалуют…
Капитан Лобыничев, прозванный бойцами Пекарем, умывался, голый по пояс, то и дело раздраженно теребя носик походного умывальника сложенными в пригоршню ладонями. Носик после каждой затрещины жалобно звякал и выдавал тонкую струйку воды, которой явно не хватало, чтобы ополоснуть могучий торс ротного.
– А, Милохин! Во, блин, не умывальник, а доильный аппарат в колхозе «Заря коммунизма»! – косо глянув, приветствовал Славика командир. Свою необычную кличку он получил потому, что не мог произнести фразу длиннее трех слов, чтобы не вставить в нее заветный «блин». Так и пек их один за другим, приговаривая: «блин… блин…» – Полей на спину из ведра… Уф-ф, хорошо! Слушай приказ. Через час, блин, ты со своим отделением выезжаешь для сопровождения группы прокурорских работников в район Аргунского ущелья. Пойдете в составе колонны, для усиления. С вами еще «вэвэшники» на бэтээре, «уазики» с прокурорами, СОБР или ОМОН. Ты, блин, в голову колонны не лезь. Скажи, мол, водила, блин, молодой, дороги не знает, и вообще, блин… Иди в арьергарде. Целей будешь. Возьми пятьдесят первую БМД, у нее движок понадежнее. А то, блин, заглохнешь на трассе и останешься с бойцами в горах куковать. «Вэвэшники» вас бросят. Им, блин, прокуроры дороже.
Славик слушал, лил на спину ротного из ведра холодную, с горных ледников докатившуюся сюда по каменистому руслу воду, стараясь не попасть на два полыхающих багрово рубца под правой лопаткой, куда полгода назад Пекарь словил автоматную очередь. Думали тогда – все, армейский бронежилет пулю из «Калашникова» не держит, он больше так, для сугрева, от горных сквозняков. Жалели капитана, когда на «вертушку» грузили, решили – кранты ротному, а он через три месяца оклемался и опять здесь. Ему-то хорошо командовать, а Славику предстояло сейчас с пацанами, «гоблинами» необстрелянными, по серпантину пилить. Туда – справа гора, слева пропасть, назад – то же, только наоборот: слева гора, справа пропасть. Хорошо если и впрямь собровцев в сопровождение дадут, те мужики тертые, сколько лет из Чечни не вылезают. А если «чекистов» срочной службы из внутренних войск – дело дрянь. Там те же салаги, что и в десанте, только еще хуже обученные. Чуханы…
Вот и вышло так, что накликал в тот день Славик опасениями своими беду. Когда на горной дороге рванул под гусеницей боевой машины десанта фугас, видать, не рассчитали что-то духи, променжевались, пропустили колонну, и закладка сработала под замыкающей бээмдэшкой, а механик-водитель, тоже молодой еще, «черпак», год всего прослужил, заелозил по каменистой трассе, разматывая перебитую гусеницу, Славик успел-таки нырнуть в башню и скомандовать: «Огонь по склонам!» Он видел в запыленный триплекс, как улепетывают, подгоняемые хлесткими пулеметными очередями, прокурорские «уазики», и всем им, уносящим ноги из засады, наплевать, естественно, на застрявших громоздкой мишенью посреди дороги десантников. А потом думать об этом стало некогда, потому что «духи» саданули по броне из подствольных гранатометов – раз, другой, сосредоточили на БМД огонь, застучали по бортам, как об стенку горох, автоматные пули, и в завершение достали-таки, ахнув из РПГ. Так бывает в симфоническом оркестре, когда наступает вдруг в визге скрипок и подвывании виолончели черед турецкого барабана, всегда неожиданно – бум-м! И все.
Очнулся Славик ночью, у костра, судя по нависающим над пламенем лохмам ветвей, в лесу – «зеленке», в окружении «духов». Огромный чечен, а может быть, и араб, в темноте они все черные, хрен их разберешь, наклонился над ним с кинжалом, похожий на великана-людоеда из детских сказок, и багровые отблески огня переливались на лезвии, кровяня его, широкое, отточенное до зеркального блеска, – таким в один удар голову отсечь можно…
– Номер войсковой части. Твой фамилия. Фамилия командыра! – проревел людоед, сверкая алым кинжалом.
Славик не стал корчить из себя героя. Назвал номер части – кто ж его из окрестных чеченцев не знает, свою фамилию – все равно в военном билете записана, а его, судя по оторванному с мясом нагрудному карману куртки, «духи» изъяли, так что и упираться нечего – дольше промучают. Насчет ротного соврал, сказал, что фамилия Пекаря – Макаренко. Валялась в палатке ничейная, сильно растрепанная книжка этого автора, со странным названием «Педагогическая поэма». Славик эту «поэму» почитывал иногда – муть какая-то, неинтересная, а вот сейчас пригодилась. А то пока башкой контуженной что-то выдумаешь, потом забудешь, запутаешься…
