Профессор Герлах, сменивший Эзау, был еще менее энергичен, чем его предшественник. Сам по себе Герлах был фигурой авторитетной. Он поддерживал тесные отношения с Феглером, Шпеером, а также видными представителями академической науки. Когда Геринг назначал Герлаха «уполномоченным по ядерной физике», он стремился к тому, чтобы Германия все-таки выиграла «атомную гонку». Герлах, человек авторитетный и в мире науки, и в мире политики, казался ему вполне подходящей фигурой. Самого же Герлаха заботило совершенно другое. Он думал прежде всего о том, как уберечь лучших немецких физиков, а также молодых, талантливых ученых от той бойни, в которую ввергла страну нацистская власть. Поэтому, руководя ядерной физикой, он не стремился сосредоточить силы на достижении конкретной цели, – будь то реактор или бомба, – а, наоборот, откровенно «раздувал» эту программу. Чем больше научных групп будут заниматься одной и той же работой, – пусть мешая друг другу, пусть отнимая друг у друга ценнейшее сырье, – тем больше ученых удастся спасти. Герлах, действительно, спас множество жизней – спас даже больше жизней, чем смел полагать, ведь затягивая работы над атомным проектом, он невольно спасал тысячи жизней в СССР, Великобритании и других странах.
Кроме того, Герлах недооценивал своих американских и британских коллег. Он полагал, что они гораздо прагматичнее нацистов, и потому вряд ли их увлечет «призрак атомной бомбы». Нет, они слишком большие реалисты, чтобы тратить на эту работу сотни тысяч долларов! Каково же было его разочарование, когда он узнал о бомбе, сброшенной на Хиросиму. «Отныне нельзя утверждать, что духовная деятельность несет человечеству благо, – писал он на следующий день в своем дневнике. – „Неужели любая деятельность, помогающая человеку, одновременно несет ему погибель?“
Итак, оценивая фигуры ученых, руководивших ядерной физикой, отметим, что они лишь тормозили работу над атомным проектом – и не важно, что руководило ими, непонимание его целей или желание «спасти немецкую науку». Партийные функционеры также не разбирались в тайнах физики и, выделяя все новые средства на «важнейшие военные проекты», не догадывались о том, что немецкие ученые, имитируя работу над «чудо-оружием», тратят эти деньги прежде всего на то, чтобы удовлетворить свою жажду познания. Немецкие ученые могли создать атомную бомбу, потому что обладали и нужными для этого знаниями, и всем необходимым сырьем (пусть его было не очень много), но немецкие ученые не могли создать атомную бомбу, потому что свои знания они использовали прежде всего для того, чтобы накопить новые знания, и потому, что все необходимое сырье (тем более, что его было не очень много) они тратили на проведение каких угодно «интереснейших экспериментов», но только не на создание атомной бомбы.
Теперь рассмотрим «второе обстоятельство» – о вражде теоретиков и практиков в немецкой науке. «Мне посчастливилось в 1933 и 1934 годах работать в лаборатории Резерфорда в Кембридже, – писал один из главных неудачников атомного проекта профессор Пауль Хартек, человек, немало настрадавшийся из-за того, что деньги и сырье получали его более „заслуженные“ коллеги. – И когда я увидел, как эти люди проводили свои опыты и как преодолевали трудности, возникавшие во время эксперимента, я убедился, что Германия уступала им в этом и что дейтерий был открыт Юри отнюдь не из-за банальной случайности» [17].
Но так считали не многие. Большинство же немецких физиков были уверены, что их наука «самая передовая в мире», а их тогдашние советские коллеги, повторив ту же фразу, могли бы добавить, что «наши атомы еще и самые расщепляемые».
Бесспорным лидером среди немецких физиков был Вернер Гейзенберг, один из создателей квантовой механики, получивший Нобелевскую премию всего в 31 год. Если бы в годы войны он держался подальше от атомного проекта, возможно, немцы бы и добились успеха, но он фактически подчинил все работы над этим проектом своим собственным интересам. Он почти без ограничений получал все необходимые деньги и сырье и тратил их на проверку своих собственных гипотез, лишая других ученых возможности проводить эксперименты, которые, как мы можем теперь судить, могли бы принести успех.
Немалую роль в этой «узурпации ядерной физики» сыграли еще два человека, составлявшие ближайшее окружение Гейзенберга. Это – Вирц и Вейцзеккер, ученые очень талантливые, очень многое сделавшие для науки, но «страшно далеки они были» от практики и, конкретно, от нужд военной промышленности. Всех троих интересовала прежде всего своя собственная карьера в науке, а не «победа любой ценой». Все трое затевали дорогостоящие эксперименты лишь для того, чтобы проверить их результатами свои теоретические выкладки. Собственно говоря, так поступали и поступают все ученые во всех странах, – но лишь в мирное время. Создавая теоретические основы науки, не выиграешь войну.
Своими исследованиями военных лет Гейзенберг снискал лишь похвалы коллег, нечто эфемерное и удовлетворяющее одну только гордыню. Своими исследованиями военных лет американцы добились иного, более осязаемого успеха: создали атомную бомбу.
Сообщения абвера лишь успокаивали немецких физиков: они до конца были уверены, что намного опережают американцев. Они, действительно, в конце 30-х годов намного опережали американцев, но столь же быстро растеряли преимущество. Последним их успехом был лейпцигский опыт Гейзенберга и Депеля, проходивший весной 1942 года (реактор L IV): тогда впервые в мире удалось зафиксировать размножение нейтронов. После этого эксперимента немецкая наука фактически «топталась на месте». Хотя немецкие ученые сосредоточили все силы на создании ядерного реактора, им так и не удалось его сконструировать. Мало того: им не удалось убедить власти в том, что такой реактор нужен стране, ведущей жестокую войну и подчиняющей военным нуждам всю свою экономику, всю науку. Поэтому к атомному проекту относились как к чему-то второстепеннному, «экзотическому». Его могли бы закрыть, если бы не энергия, авторитет, связи таких людей, как Гейзенберг, Вейцзеккер. Его сохранили, но вниманием и поддержкой нацистских политиков он не пользовался. Разве можно сравнить дружную и целеустремленную работу американских ученых, участвовавших в «Манхэттенском проекте» с неторопливой и даже расхлябанной (чего стоит одна лишь ошибка профессора Боте!) работой немецких ученых, работой, протекавшей в атмосфере вечных склок и ссор, работой, в которой одни участники проекта с нескрываемой враждой относились к другим, работой, в которой одни ученые порой затрачивали больше энергии на то, чтобы сорвать эксперимент своего коллеги, чем поставить собственный опыт?
Наконец, отметим и то, что с середины 1943 года заниматься научной работой в Германии было крайне трудно. Страна подвергалась постоянным бомбардировкам. Целый ряд важнейших экспериментов был из-за этого сорван.
Все кончилось. Остались лишь голые факты. Второго декабря 1942 года был запущен первый в мире реактор Э. Ферми. Через четыре года, 25 декабря 1946 года, начал работать первый ядерный реактор в СССР. В 1948 году в СССР был пущен первый промышленный реактор. Шестого августа 1945 года американцы сбросили атомную бомбу на Хиросиму. Двадцать девятого августа 1949 года, в семь часов утра, И. В. Курчатов подписал приказ о проведении взрыва первой советской атомной бомбы.
Тайны за семью печатями
Опыты в лагерях
Грезя о «чудо-оружии» фашистские бонзы не стеснялись, так сказать, попутно, решать и более мелкие проблемы. Наряду с созданием установок, излучавших таинственные Х-лучи, они также конструировали душегубки, решали проблему добычи золота для третьего рейха, делали горючее из «ничего"… Все это зачастую делалось в условиях строжайшей секретности. Но время сорвало покровы тайны. И вот что под ними обнаружилось.
Если в начале войны военнослужащие советской армии постоянно таскали с собой противогазы, то уже к 1943 году большая часть их была выкинута – наши войска перестали бояться применения газов со стороны нацистов. Но почему? Война ведь поворачивала на Запад, потом и вообще вошла в пределы третьего рейха, опыт применения газов у немцев был еще с Первой мировой войны, и все-таки во Вторую такое оружие на фронте не применялось. Почему?
Давайте попробуем взглянуть на проблему, вот с какой точки зрения.
Говорят, нацистские бонзы не рискнули применить газы по той простой причине, что знали: у советской армии тоже накоплены достаточные запасы такого оружия. А поскольку плотность населения в Германии куда выше, чем в России, то педантичные немцы посчитали, что собственные потери будут куда выше, чем противника. Вот, дескать, и воздержались…
Но если это и правда, то далеко не вся. Вождям – как нацистскому, так и советскому – по большому счету было совершенно наплевать, что будет с их народами. Им нужно было господство над миром. А какова будет цена победы – не все ли равно? Победителей ведь не судят…
