Прочла рукопись, и после правок специалистов с помощью доброго, умного человека (Константина Абрековича Баршта) удалось издать ее. Хорошая вышла книга.
Все эти сны снились утром или днем. Я их сразу же рассказывала всем, кто был рядом.
Комментировать? Нет. Не могу, не знаю. Это просто было в моей жизни. Может быть, случалось и с другими.
Приведу отрывок из интервью с А.Я. Сосновым («Невское время»).
– Наталья Петровна, вы описываете незаурядные события. Вопрос в другом: они естественные или сверхъестественные?
– Если быть очень честной, имеются два объяснения. Первое – что это пока неизвестно. А второе… Вот так же во сне приходят открытия, решения очень трудных проблем. Человек о чем-то постоянно думает, и это не поддается усмирению защитными механизмами сна, хотя они стараются подавить сверхэмоции, накопившееся напряжение. Защитные процессы даже видны на ЭЭГ как вспышки медленных волн, проходящих по всему мозгу… Случается, однако, что силы, которые защищают человека от сверхпереживаний, не срабатывают. И тогда мозг, свободный от всех раздражителей дня, выводит в сознание то самое важное, очищенное от суеты, что человека волнует сильнее всего.
– Звучит убедительно. Но не объясняет тончайших совпадений сна с реальностью, предвидения событий – до подробностей и обстоятельств, которые не могли быть известны заранее или открыться во сне!
– Что на это ответить? В жизни у меня еще немало было тяжкого. Но не всегда же я видела такие сны – только четырежды. Будь мне все ясно, я начала бы с теоретического введения и закончила бы фундаментальными выводами. А то, что я скажу сейчас, намеки на объяснение…
Ну, например, первый сон, с отцом. Я училась в школе, но все-таки слышала о том, что происходит в городе. Дети дворников дразнили нас, меня и брата, показывая решетку из пальцев (тех самых дворников, что потом присутствовали при аресте). К нам приходили какие-то люди, о чем-то спрашивали отца, и в том числе – почему он не боится. А он отвечал: потому что ни в чем не виноват. Но мало ли что я слышала. Далеко не все потом отразилось в снах.
Почему-то выплывают детали, о которых совершенно не думаешь. Например, слово «сельсовет», о существовании которого я просто забыла. Может быть, потому что я знала: маме 81 год, состояние у нее неважное, – в моих повседневных раздумьях это слово промелькнуло и растворилось. А вот во сне, когда все резче, отчетливей, я очень хорошо его услышала. Или увидела – как хотите.
– Сон подсказывает и то, чего вы не могли знать в принципе: как имя и отчество той женщины в 1945 году.
– Но если очень жестко придираться к моему рассказу, с позиций очень злого оппонента, – кто-то когда-то при мне мог ее так назвать. Хотя как я ни пыталась вспомнить о «подсказке» – не сумела… Самое интересное, что наяву я не иду по пути сна – как это с мамой было. Разубежденная мужем, я абсолютно спокойно, с той страшной телеграммой в руках, пошла за очками. И как же странно (это вспомнилось позже) смотрел на меня почтальон…
– Нельзя ли объяснить иначе: вам был дан знак свыше – напоминание, предостережение, обещание перемен, а вы недооценили?
– Что ж, сегодня, при нашем уровне знаний о человеке, легче всего принять это объяснение. Но где доказательство?
– Принять на веру, как вы в книге пишете?
– Да. Можно мудрствовать, как я пыталась вначале, но вас это не очень устраивает. Меня тоже.
– В вашей книге много серьезной, даже трудной для читателя науки. Но целая глава посвящена «странным» явлениям, которых серьезные ученые вниманием обычно не удостаивают. Это не только вещие сны. Это специфические впечатления некоторых – не всех – людей, переживших клиническую смерть, и женщин-рожениц, которые моментами глядят на себя как бы со стороны… Судя по названию главы – «Зазеркалье», вам не удалось дать им научного объяснения?
– Относя что-либо к «Зазеркалью», нужно быть вполне уверенной в том, что не найдется очень умный человек с очень земным объяснением происходящего. То, что я всю жизнь – и, вероятно, больше всех – занималась живым мозгом человека, в прямом контакте с ним, в динамике, в процессе мышления, точечно и объемно, все равно не гарантирует меня от ошибок. Тем не менее лично для себя убедительной «материалистической» версии этих явлений я пока не вижу.
– Изучая мозг, вы не стали воинствующим атеистом?
– Я никогда не была атеистом, тем более – воинствующим. А вера в Бога ко мне пришла после всего пережитого. Настоящая вера. Раньше было так: я не могла отрицать то, чего не знаю. У меня было ощущение: может быть, и есть нечто выше нас. Но вот вследствие личной трагедии я оказалась – нет, не без сознания, а в особом, измененном его состоянии. Специалисты знают – это не болезнь; мне было безумно трудно жить, хотя при этом я даже сохраняла работоспособность, писала вполне деловые статьи, выступала с докладами.
Мои первые контакты с Церковью едва ли что изменили в этом плане: наверное, я ждала большего, чем получила. И все-таки теперь я понимаю: это было начало пути. Когда же рассказала обо всем настоятелю Софийского собора отцу Геннадию, буквально в течение 15 минут он вывел меня из этого состояния. Впоследствии несколько раз оно возвращалось, и каждый раз он его снимал.
– А сейчас не только ворошите прошлое, вопреки наставлениям отца Геннадия, но изучаете измененные состояния сознания в своей лаборатории?
– Изучаю именно потому, что по себе знаю: они есть. Книги пишутся по-разному: иногда это нейтральное изложение. Иногда автором движет глубокий внутренний интерес. Моя работа – как раз такого рода. Пишу еще и потому, что я – служитель науки, со всеми положительными и отрицательными качествами этой службы.
– Что же вы хотите постичь в своих исследованиях?
– Если хватит отведенного мне времени, хотелось бы понять две вещи. Во-первых, почему «выход души из тела» во время клинической смерти – это такой редкий феномен? Почему этого не видят все, кто «оттуда» возвращается? Что, человек забывает увиденное? Или причиной – более глубокая клиническая смерть?.. Если бы я могла подступиться к этому, работая, скажем, в отделении реанимации, то, вероятно, попробовала бы вместе с психологами оценить свойства личностей, вернувшихся «оттуда».
Женщин-рожениц можно исследовать, непрерывно записывая ЭКГ и тщательно анализируя, нет ли микромгновений остановки сердца. Потому что понятие времени в таком состоянии трансформируется: достаточно секунд, чтобы увидеть характерный сон или перенестись в другое место, например к себе домой, и запомнить, что там происходит (эти случаи описаны!). Но, может быть, уже в следующие секунды запечатленная картина забывается.
