– Даже если бы вы шли во главе настоящего войска, – говорил Профил, – я бы на вас поставить не решился. А кто идет за вами? Толпа баб, ребятишек и мужчин, которые ничем не лучше рабов. Одумайтесь, молю вас!
Кальмемунис, однако, только расхохотался в ответ. Он признал, что по оружию и силе войско простецов и впрямь не ровня армиям падираджи. Но заявил, что это не имеет значения, ибо ведь Последний Пророк научил нас, что слабость, сопряженная с праведностью, воистину непобедима.
– Мы оставили позади Сумну и шрайю, – говорил он. – С каждым шагом мы приближаемся к Святому Шайме. С каждым шагом мы все ближе к раю! Берегись, Профил, ибо, как говорит сам Айнри Сейен, «горе тому, кто преграждает Путь!»
И Профил отпустил Кальмемуниса и его спутников еще до заката.
На следующий день тысячи и тысячи собрались в долине под сторожевыми башнями Асгилиоха. Моросил мелкий дождик. Были зажжены сотни жертвенных огней; повсюду громоздились туши жертв. Трясуны обмазывали грязью свои нагие тела и выкрикивали непонятные песнопения. Женщины тихо напевали гимны, пока их мужья точили то оружие, что у них было: кирки, серпы, старые мечи, – все, что они принесли с собой или сумели награбить. Ребятишки гонялись за собаками. Многие из бывших среди них воинов – конрийцы, галеоты и айноны, что пришли с Великими Именами, – с отвращением наблюдали, как толпа прокаженных тянулась к горному перевалу, собираясь первыми вступить на вражескую землю. Горы Унарас не представляли собой ничего особенно величественного: так, нагромождение утесов и голых каменных склонов. Но за ними барабаны скликали смуглокожих людей с глазами леопардов на поклонение Фану. За ними у айнрити выпускали кишки и развешивали на деревьях. Для верных горы Унарас были краем света.
Дождь перестал. Солнечные лучи пронзили облака. Распевая гимны, смахивая с глаз слезы радости, первые из Людей Бивня потянулись в горы. Им казалось, будто Святой Шайме лежит прямо за горизонтом. Вот-вот покажется. Но он все не показывался…
Когда весть о том, что Священное воинство простецов вступило в земли язычников, достигла Сумны, Майтанет распустил двор и удалился в свои покои. Его слуги не пускали никого из просителей, говоря, что святой шрайя молится и постится и не прервет поста, пока не узнает о судьбе заблудшей части его воинства.
Поклонившись так низко, как того требовал джнан, Скеаос сказал:
– Господин главнокомандующий, император просил, чтобы я рассказал вам обо всем по пути в Тайную Палату. Прибыли айноны.
Конфас оторвался от того, что писал, бросил перо в чернильницу.
– Уже? А говорили, завтра.
– Старая уловка, мой господин. Багряные Шпили не чужды старым уловкам.
Багряные Шпили! Конфас едва не присвистнул при мысли о них. Самая могущественная школа Трех Морей готовится принять участие в Священной войне… Конфас всегда смаковал такие вопиющие несообразности жизни с наслаждением истинного гурмана. Подобные нелепости были для него лакомыми кусочками.
Утром в устье реки Фай появились сотни заморских галер и каракк. Прибыли Багряные Шпили, двор короля-регента и более десяти палатинов-губернаторов. И еще легионы пехотинцев из низших каст, которые с тех пор все высаживались на берег. Казалось, весь Верхний Айнон явился, чтобы присоединиться к Священному воинству.
Император ликовал. С тех пор как за несколько недель до того из-под стен столицы убралось Священное воинство простецов, в Момемн прибыло более десяти тысяч туньеров под командованием принца Скайельта, сына печально знаменитого короля Раушанга, и как минимум вчетверо больше тидонцев под командованием Готьелка, воинственного графа Агансанорского. К несчастью, ни тот ни другой не поддались обаянию его дядюшки – скорее, напротив. Принц Скайельт, когда ему подсунули договор, хмуро обвел императорский двор ледяным взглядом голубых глаз, молча повернулся и ушел из дворца. А старый Готьелк пинком опрокинул пюпитр и обозвал дядюшку не то «кастрированным язычником», не то «развратным педерастом» – на этот счет толмачи расходились во мнениях. Надменность варваров, в особенности норсирайских варваров, была беспредельна.
Однако дядюшка надеялся, что с айнонами ему повезет больше. Айноны – кетьяне, как и нансурцы, древний, расчетливый народ – опять же, как и нансурцы. Айноны – культурная нация, хоть и цепляются за свой архаичный обычай носить бороду.
Конфас пристально посмотрел на Скеаоса.
– Думаешь, они это сделали нарочно? Чтобы застать нас врасплох?
Он помахал пергаментом, чтобы чернила побыстрее высохли, потом передал его своему курьеру. То был приказ Мартему: вернуться к Момемну и патрулировать земли к югу от столицы.
– Я бы на их месте поступил именно так, – откровенно ответил Скеаос. – Если на твоей стороне достаточно мелких преимуществ…
Конфас кивнул. Главный советник перефразировал знаменитое изречение из «Сношения душ», классического труда о политике, принадлежащего перу философа Айенсиса. На миг Конфасу подумалось: как странно, что они со Скеаосом настолько презирают друг друга! В отсутствие его дяди они прекрасно понимали друг друга, подобно соперничающим сыновьям несправедливого отца, которые время от времени могут забыть о соперничестве и признать общность своей участи, заведя обычную беседу о том о сем.
Конфас встал и посмотрел на старика сверху вниз.
– Ну что ж, веди, папаша!
Не заботясь о тонкостях бюрократического престижа, Конфас со своим штабом устроился на самом нижнем уровне Андиаминских Высот, который выходил на Форум и Лагерь Скуяри. До Тайной Палаты, расположенной на самом верху, путь был неблизкий, и Конфас про себя лениво прикидывал, осилит ли его старый советник. За годы существования дворца не один из императорских придворных помер от того, что «сердце прихватило», как говорили во дворце. По рассказам бабушки, в былые времена императоры нарочно пользовались крутыми лестницами дворца, чтобы избавляться от престарелых и сварливых чиновников, поручая им отнести послания, якобы слишком важные, чтобы доверить это рабам, и требуя немедленно вернуться с ответом. Андиаминские Высоты не щадят слабых сердец – ни в прямом, ни в переносном смысле.
Конфас нарочно пошел быстрым шагом – скорее из любопытства, чем по душевной злобе. Он просто еще никогда не видел, как умирает человек, у которого прихватило сердце. Но Скеаос, однако, не жаловался, и никаких признаков напряжения не выказывал, если не считать того, что размахивал руками, как старая обезьяна. Не задыхаясь и не сбиваясь с ритма, он принялся посвящать Конфаса в подробности договора, заключенного между Багряными Шпилями и Тысячей Храмов, – настолько, насколько эти подробности были ему известны. Когда Конфасу стало ясно, что Скеаос обладает не только внешностью, но и выносливостью старой обезьяны, молодому военачальнику сделалось скучно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
