и уволиться! Она приехала без определенного плана, просто доверилась инстинктам, решила наугад поспрашивать сотрудников «Буа-Ларриса» и посмотреть, что можно выудить.
– Мне нужно подать запрос в министерство образования, чтобы узнать имена всех, кто побывал в этих стенах?
– Тогда вы получите только имена преподавателей, но не лечащего персонала. Почему бы вам просто не посмотреть архивы?
Людивина прямо расплылась в улыбке.
– Натали, ведь так вас зовут? – сказала она, увидев имя на бейдже. – Теперь вы мой лучший друг! А вы покажете, где архивы?
* * *
Людивина сцепила руки и как можно дальше вытянула их над головой. Затрещали позвонки, заныл затылок.
Все тело затекло: она просидела три часа, роясь в картонных коробках, среди пыльных полок, в глухом, пахнущем сыростью подвале.
Лампочки, освещавшие подземное помещение, мигали из-за перебоев в электроэнергии, и чтение то и дело прерывалось.
Она переписала имена всех учителей и медицинских работников, которые прошли через «Буа-Ларрис» за последние десять лет. Все тщательно сохранялось; ей оставалось только найти нужные ящики и просмотреть реестры один за другим, потом отложить их в сторону и опечатать официальной сургучной печатью.
Людивина с удовольствием бы сделала перерыв и вышла наверх, подышать воздухом, но работы оставалось совсем немного. Только 2000 и 2001 годы. Хорошо бы, конечно, передохнуть, но лучше закончить, а потом уже выйти.
Архив занимал анфиладу из нескольких подвальных помещений: три сводчатые комнаты, соединенные открытым проходом, выложенным красным кирпичом.
Натали показала ей, где размещаются документы, относящиеся к персоналу, и жандарм сразу же приступила к поискам, не теряя времени на осмотр остального хранилища. Теперь, когда поставленная задача была почти выполнена, в ней проснулось любопытство. Она дошла до конца аллеи из стеллажей и удивилась открывшемуся богатству.
Каждая из трех комнат, казалось, ломилась от стеллажей с деловыми папками, коробками и ящиками, все они были того же типа, что и те, с которыми она работала.
Людивина переходила из одного помещения в другое.
Вдруг она почувствовала какое-то смутное беспокойство и даже несколько раз оглянулась через плечо, чтобы убедиться, что никто не идет следом. Вот уже несколько минут ей чудилось, что она не одна.
Расслабься, переключись на что-то другое, это все нервы. Сама себя накручиваешь.
Людивина не спеша переходила из одного коридора в другой, успокаивая себя тем, что они совершенно прямы. «Если бы кто-то решил устроить тут игры, он построил бы какой-нибудь запутанный лабиринт», – подумала она. Обстановка к этому вполне располагала.
Сколько судеб хранили эти полки? Сколько документов – медицинских карт, отчетов об успеваемости, об успехах и неудачах и сколько характеристик, иногда ставящих крест на человеке?
Но что же привлекло здесь убийц? Почему у них возникла неодолимая потребность пометить эту территорию как собственную? Чтобы наметить следующую мишень – детей, как она подумала? Теперь Людивина в этом сильно сомневалась. Сотрудники вообще не имели судимостей, и вряд ли какой-либо человек мог служить делу *е, не имея криминального прошлого, которое бы расположило его к этой теории и к подобным «ценностям».
Тогда как объяснить? Микелис, конечно, прав, убийца или убийцы действовали импульсивно, у них была потребность в самовыражении, позыв оказался сильнее разума. Это их место.
Оно принадлежит *е.
Что же такого важного для них скрывала больница «Буа-Ларрис»?
Может, информация кроется где-то здесь, в архивах учреждения? Людивина подняла голову. Она дошла до самого конца подвала и оказалась перед старыми железными шкафчиками с выцветшими, стертыми этикетками. Их было с десяток.
Лампочки замигали с тихим треском.
Когда свет восстановился, молодая женщина провела рукой по крышке одного из ящичков, чтобы стереть пыль, и на поверхности проступили коричневые знаки.
Это был символ.
Свастика, потускневшая от времени.
Людивина быстро отдернула руку, словно напроказившая девочка, и обернулась проверить, не видел ли кто.
Ей постоянно казалось, что кто-то за ней шпионит.
Вокруг раздавались какие-то странные звуки. Неуловимые шорохи, скрипы. Людивина выглянула из-за стеллажа в центральный проход, но и там ничего не увидела.
Тогда она вернулась к зловещим ящикам.
Ухватила один и потянула к себе.
Тяжелый. Набит до отказа.
Свастика не оставляла сомнений в происхождении и эпохе создания хранимых в ящике документов. Людивина заколебалась. Если здесь, как утверждают, творились такие ужасы, то, может, не стоит ворошить прошлое?
Молодая женщина провела пальцем по линиям свастики.
Где-то вдалеке снова послышался скрип.
На этот раз Людивина сунула руку под куртку и схватила рукоятку «зиг-зауэра».
Ты что, свихнулась? – тут же приструнила она себя.
Даже если кто-то за ней следил, не стоило сразу выхватывать оружие.
– Кто здесь? – спросила она на удивление твердым голосом.
В конце вереницы стеллажей шевельнулась тень, и вышла женщина. Маленькая, хрупкая, в очках с толстыми стеклами, в мешковатом костюме и с немодной завивкой. Однако лицо у женщины было суровое.
– Я директор этого заведения, мадам Юбар.
– А я следователь жандармерии…
– Я знаю, кто вы, Натали мне сказала. Вы нашли то, что искали?
– Да, нашла.
Как долго она там стояла, наблюдая за ней? Чего она опасалась?
Еще одна контролерша, которая всюду сует свой нос!
Взгляд директрисы упал на коробку в руках Людивины.
– Что это? – спросила она. – Вряд ли это имеет отношения к вашему расследованию.
Людивина терпеть не могла, когда с ней говорят таким тоном. И ответила:
– А вот это решать мне.
– Это все, что осталось от архивов немецких оккупантов, – вздохнула директриса с нескрываемым раздражением.
– Времен «Лебенсборна»?
– Я вижу, вы в курсе. Та часть истории «Буа-Ларриса», о которой мы здесь предпочитаем не вспоминать. Сегодня мы представляем собой нечто большее.
– Я думала, от той эпохи почти не осталось следов…
– Вы верно сказали – «почти». Остались эти коробки. Все остальное немцы уничтожили перед отступлением.
– А почему эти не уничтожили?
– Забыли. Думаю, они хранились отдельно, в шкафу, который они пропустили. Усадьба большая, здесь много укромных уголков.
– Что хранится в ящиках?
– Имена, которым не место вне этих стен.
Она произнесла эти слова очень сухо, почти угрожающе. Ее черные глазки смотрели на молодую женщину с вызовом.
– Знаете, до нацистов евгенику массово практиковали американцы, – продолжала директриса. – В двадцатых и тридцатых годах они увлекались «улучшением расы» и проводили широкомасштабные кампании по стерилизации, дабы ограничить число «умственно неполноценных». Стерилизацию проводили довольно широко, среди «бедных», из-за которых человечеству будто бы грозило вырождение, и, конечно же, иностранцев! Точных данных о количестве совершенных операций нет, но поговаривают, что им подверглись порядка шестидесяти тысяч человек, а возможно, и гораздо больше. Соединенные Штаты предпочли забыть эту мрачную страницу своей истории, особенно после того безумия, которое вскоре устроили нацисты. Некоторые американские ученые даже теоретически
