Затем мы все направились в виллу на обед под патронажем красивой молодой жены Kaymakam. Блюда были просто отличными: dolmas, завернутые в листья винограда мясо и рис с приправами; bцrekes, мясные пироги; pilav; жареная рыба; салат; фрукты. В качестве напитков были raki, турецкая водка и отличные местные вина.
Хотя мне очень понравилась еда, но именно сама атмосфера обеда была главной, что сделала его таким сердечным. Впервые за многие годы, я почувствовал, что я нахожусь среди своего народа, как друг среди друзей, брат среди братьев. И я мог говорить о чем угодно, что я хотел и называть вещи именами.
Главной темой разговора за обедом и после него были тюркские народы Советского Союза. Мне задавали вопрос за вопросом. Какова численность народов тюркского происхождения? На скольких диалектах они говорят? Какие алфавиты они используют? Если бы им разрешили получать, то в состоянии ли они читать турецкие газеты, печатаемые латинским алфавитом, введенным во времена Ататюрка? Сохраняют ли они свои национальные обычаи? Знают и помнят ли они свою историю? Разрешен ли ислам в качестве религии и если да, то до какой степени? Насколько сильно они русифицированы? Сколько из них занимают посты высокого ранга на гражданской и военной службах? Имеются ли трения и непонимания между русскими и тюркскими меньшинствами?
И так продолжалось до полуночи, когда уже пришла пора идти спать. Моя комната была большой и с огромными окнами, выходящими на море. Я распахнул их и стоял немного возле них в состоянии полного восторга. Я вдыхал благоухание роз, цветущих прямо за окнами внизу. За ними находились побережье и море, с плеском своих нежных волн. Где-то недалеко пел соловей, зовя свою подругу.
Пьянея от всей этой красоты, я чувствовал себя весьма уютно под крыльями друзей, турков. Впервые за многие и многие луны я начал чувствовать удовлетворение в ту благоуханную ночь в начале июля 1942 года. Трудно было поверить, что прошел лишь год с того времени, когда я был освобожден из немецкого лагеря, страшный год, отмеченный черной меткой смерти Тамары, год, который завершился лишь несколькими часами ранее с моим бегством из консульства.
И здесь находился я, безвозвратно порвавший со всеми, которых я знал до того, политический беглец. Что теперь? Должен отметить, начало было хорошим. Поведение Камран бея, гостеприимство моих радушных хозяев, прекрасная вилла на море, даже розы являются благоприятными предзнаменованиями. Возможно, все выйдет хорошо.
Я встал на колени. Молился. Я сказал начальную суру из Корана: «Alhamdulillahi Rabb’l Alemin — Ihdina siratel mustakim!» [12]
Затем я отправился в постель, но не спать. Я представил шум, который должен был последовать за моим исчезновением. Посольство и консульство должны впасть в жуткую панику. Наумов, я знал, определенно не спит или находится даже не в постели. Очень скоро ему предстоит его собственное расследование. Так неумело поступить с покушением на убийство фон Папена! Потерять туркам двух своих специалистов по убийствам? И затем потерять меня, подполковника Генерального штаба, бывшего начальника Четвертого отдела ГРУ, бывшего резидента ГРУ в Германии, резидента ГРУ в Турции и исследовательского инженера по военным коммуникациям! Все это случилось перед его предполагаемым отъездом в Советский Союз. Наумов, как человек, как личность, ничего не представлял для меня, он был лишь представителем НКВД, представителем кровавых мясников и мучителей тысяч и тысяч людей. Я ненавидел его и желал ему лишь самого худшего.
Виноградов, о нем я думал с некоторым удовольствием, должен будет иметь также свои неприятные минуты. По-видимому, он сейчас расхаживает в своем кабинете, опрокидывая рюмку за рюмкой и раздумывая, как он, хозяин, объяснит мое исчезновение Москве и что Москва скажет ему в ответ.
И я думал об Акимове и Бухтине, но с беспокойством и тревогой. По-видимому, их ночи также не спокойны. Я сожалею. Акимов будет обвинен за дружбу со мной и за потерю бдительности. Тем не менее, он твердый и опытный человек. Он получит удовольствие в стычке с Наумовым и выиграет. И Акимов простит мне потерю одной ночи для сна. Он знает, что если бы я не бежал, то мне предстояли бы многие ночи без сна.
Бухтин, мой дорогой друг, я наиболее сожалею об его проблемах. Я чрезмерно благодарен ему за его своевременное предупреждение. Я надеялся, что он все это примет без труда и откажется от меня, как он сочтет необходимым. Это точно в духе, в каком поступали средние, нормальные советские граждане. Мы привыкли к детям и женам, отказывавшимся от своих отцов и мужей после того, как несчастные люди арестовывались НКВД по фантастическим обвинениям, которых каждая семья знала как абсолютно ложные. Бухтин имел намного больше свободы, чем они. Он был моим другом.
Наконец, пение соловья становилось тише, плеск волн нежнее, и я уснул.
День последовал за днем на этой прекрасной гавани. В первое утро я просмотрел газеты, чтобы узнать, последует ли какое-либо сообщение о моем бегстве. Там не было никакого сообщения, как, впрочем, всегда в последующие годы. Я был слишком горячим случаем для огласки, сказали мои радушные хозяева. Они также добавили, что НКВД ищет меня неистово повсюду и поэтому, чем меньше обо мне будут говорить, тем лучше. Официально, мне сказали, что я не существую. Это была правда. Я мог оказаться в руках американцев, англичан или других стран.
Однажды поняв свое положение, я расслабился, не сосредоточиваясь на нем. Я гулял и гулял, восхищался розами. Часами плавал в нежных водах моря. Всегда, когда я находился за пределами виллы, меня сопровождали три вооруженных человека в гражданской одежде. Я также был вооружен и всегда носил свой браунинг в кармане. Ночами мои хозяева и я говорили часами перед тем, как уходить на приятный сон. Тем не менее, эта хорошая жизнь не была достаточной. Я жадно стал ждать сообщения по поводу моего обращения о предоставлении убежища и что происходит по этому поводу, увы, в вилле никто ничего не знал об этом.
Почти перед полуночью моего десятого дня пребывания здесь вилла осветилась лучами света, приходящими со стороны моря. Это был сигнал с кабины со сторожевого корабля в нескольких сотнях метров от берега. Я едва различал корабль, чтобы понять сигнал, но Ахмед бей понял сигналы правильно. Он ответил на сигнал фонарем, затем сказал мне, чтобы я был готов подняться на корабль.
Когда я отправился готовить свой чемодан, то увидел лодку, подошедшую к берегу и причалившую к пирсу, принадлежащему вилле. Процедура не была из легких. Было темная, ветреная ночь и на море штормило.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
