зло, как он любил выражаться, изживает себя «на имманентных путях» и что из безобразия сама собой родится красота…
Персонализм Бердяева настойчиво требовал пересмотра его волюнтаристской творческой утопии, которая оказалась одним из главных и в то же время уязвимых пунктов его миросозерцания.
Вообще Бердяев демонстрирует на себе всю противоречивость неоромантического комплекса, в котором один вектор ведет к так называемому социальному персонализму, по сути одному из вариантов несбыточного христианского социализма (Марсель, Мунье), а другой вектор указывает в сторону маркузианства – деструктивного культурно-социального настроения и действия.
«Вехи» на пути – и Бердяев на их страницах[489]
Ничто не может сравниться сегодня по спросу с «русским философским ренессансом начала века», даже, казалось бы, общедоступный, не требующий специальной умственной подготовки, обращенный к сердцам – Серебряный век русской поэзии. Читательская страсть к русским философам кажется ненасытимой. Об этом свидетельствует конъюнктура на издательском рынке, которая показывает, что здесь вскрылась «золотая жила». Если вам, старому издательству, хочется «поправить свои дела», печатайте кого-нибудь из «веховцев»! Если вы новая издательская группа и вам хочется «встать на ноги», печатайте тех же «веховцев»!
Популярность их так велика, что алчущий и жаждущий читатель готов тут на любые жертвы. Он готов опустошать свои карманы, оплачивая по взвинченным ценам не только сочинения искомых мыслителей, но и сопровождающую их тяжелую нагрузку. Причем – любопытный симптом: нагрузка тяжелеет, следовательно потребность в этой философии растет. Казалось бы, какая в нашу посттоталитарную эпоху нужда в конвоировании этих текстов?! Однако, если у потребителей такой нужды нет, то она, очевидно, есть у изготовителей. Им тоже хочется маршировать в ногу со временем и не остаться лишенцами, какими были долгие десятилетия восходящие сегодня философские звезды: Бердяев, Булгаков, Франк, П.Б. Струве и их сотоварищи по ренессансу.
И вот, возникают причудливые коммерческо-идеологические симбиозы, как, например, массовое (100 тыс. экз.) издание книги Н.А. Бердяева «Истоки и смысл русского коммунизма» с «Приложением» (М.: Наука, 1990) – статьей Бердяева из «Вех» «Философская истина и интеллигентская правда», оснащенной предисловием; С. 5—26 по цене 5 рублей за экземпляр, из которой 3 руб. 40 коп. читатель платит за сам текст философа, а 1 руб. 60 коп. – за сопровождающего его А.Л. Андреева.
Как видите, довольно грузные баржи прицепляются к быстроходному судну русской мысли. Так что же они с собой везут? Заглянем в «Приложение» Андреева и прочтем то, на что упадет наш взор: «Если для Ленина знание, которое дает марксизм, призвано служить прежде всего руководством к революционному действию, то для Н.А. Бердяева оно интересно почти исключительно как средство понимания. Поэтому (?! – Р. Г.) марксизм в его интерпретации, как и марксизм у П.Б. Струве, приобретает сильный налет объективизма. Это попытка рассматривать общество как бы “со стороны”, тогда как с точки зрения В.И. Ленина марксистский подход к общественным явлениям с необходимостью включает в себя партийность, “обязывая при всякой оценке события прямо и открыто становиться на точку зрения определенной общественной группы” (ссылка на: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 419). Вот такого-то стремления стать на сторону определенной общественной группы Бердяев и не обнаруживает, несмотря на все свои декларации о роли передовых классов в истории…». «Материализм, несомненно присущий философским взглядам Маркса и Энгельса, с их точки зрения, сам по себе не определяет собой существа их миропонимания: самое главное в нем вовсе не утверждение первичности материи перед духом (?! – Р. Г.), а неприятие идеи субстанциальности, идеи застывших вещей…». «Бердяев… весьма односторонне понял Маркса», ведь «общечеловеческое и классовое у Маркса находятся во взаимной диалектической связи и не отделены одно от другого…». Об «Истоках…» в «Приложении» говорится: «У Бердяева получается, что на сцене истории действуют по сути не реальные люди, а какие-то персонифицированные духовные сущности. Бывший марксист будто не замечает, что, включаясь в общественную борьбу, русский интеллигент-разночинец, рабочий, крестьянин выступали за вполне определенные цели – за землю и волю, за социальную справедливость». «В методологическом плане самое, пожалуй, уязвимое в философско-исторических размышлениях Бердяева о России это то, что история предстает в них, по сути дела, как внешнее движение – движение явления, а не сущности, формы, а не содержания». Как видим, и форма, и содержание дебюта А.Л. Андреева на поприще истории русской мысли таковы, что требуют представиться публике, так сказать, в чистом виде, не теряясь в тени могикана. Конечно, скажут мне, сопутствующие слова, послесловие и комментарии, совсем не лишни при перепечатке старых текстов, особенно когда речь идет о знаменитых «Истоках…» – истоках мифа, запущенного Бердяевым в мировой обиход, о некоем особом «русском коммунизме». Но ведь не так же внезапно, из-за угла, и не с таким же большим ковшом налетать на брагу…
Спрос таков, что эту книгу с «Приложением», подобно ее предшественнице, выпущенной в свет тоже массовым тиражом не без предприимчивой кооперативной лихости (Бердяев Н.А. Эрос и личность. Философия пола и любви. М., 1989. 156 с. Цена 4 руб.), мгновенно расхватывали и даже распределяли по спискам. Сходное без сомнения произойдет и с анонсированной на обложке «Истоков…» «комментированной» антологией «О России и русской философской культуре: Философы русского послеоктябрьского зарубежья», – кто бы и как бы ни конвоировал тексты этих философов. Издатели убеждают, что «оригинальность мысли и богатая эрудиция авторов, литературные достоинства публикаций делают книгу интересной не только специалистам, но и широкому кругу читателей». А мы рискнем даже сказать наоборот: не только широкие читатели будут заинтересованы в этой книге, – с этой стороны ей успех обеспечен, – но и узкие специалисты, уже заинтригованные ею.
Неужто нам обещают «публикации», то есть, строго говоря, неопубликованные «произведения известных философов русской эмиграции» и среди них – внимание! – «Трагическую интеллигенцию» Г.П. Федотова (а мы-то были до сих пор знакомы только с его «Трагедией интеллигенции»!) и «последнюю прижизненную работу Питирима Сорокина» (где «последняя прижизненная», там, глядишь, и первая посмертная!)?
Что касается широкого читателя, то, повторим, что бы его ни ожидало и какие бы издержки ему ни пришлось понести ради рассекреченной философии, он все вытерпит и простит, только дайте ему, наконец, книги в руки.
Поистине удивительна и почти неестественна тяга к философским рассуждениям совсем и не в теоретизирующих только, а и в широких кругах нашего общества на фоне все большего материального стеснения рядового читающего человека и чреды терроризирующих его катастроф. А может быть, наоборот, дело как раз в этих затянувшихся и нарастающих бедствиях, объяснение которым наш соотечественник по чуткому наитию своему ищет именно у философов начала века, недаром так
