— Рад слышать это, брат, очень рад… Кстати, Гентри, прошлый раз вы говорили, что подумываете о том, чтобы перейти к методистам: насколько это серьезно?
— Вполне серьезно!
— Я бы советовал вам. Разумеется, великая методистская церковь, которой предначертано с каждым днем все в большей степени руководить и просвещать наш возлюбленный народ, могла бы обойтись и без вас и без меня. Я хочу сказать другое… Когда я встречаю прекрасного молодого человека вроде вас, я невольно думаю: какое высокое духовное удовлетворение нашел бы он, работая вместе с нами! Положим, ваше нынешнее занятие тоже может казаться увлекательным многим славным молодым людям, но это — работа в одиночку, в ней нет преемственности. Сотворенное вами добро умрет вместе с вами, ибо для того, чтобы продолжать его, нужна такая крепкая, жизненная организация, как церковь, а у вас ее нет. Вам надо войти в крупную организацию, среди которых одной из наилучших, при всем моем уважении к баптистам, я считаю методистскую церковь. Какая широта взглядов, какой демократизм и вместе с тем какая мощь! Вот истинно народная церковь!
— Да, мне думается, вы правы, епископ. После нашего первого разговора я много думал… Но, предположим, методистская церковь согласится меня принять. Что мне следует сделать? Это сложная процедура?
— Нет, это было бы очень просто. Поскольку вы уже облечены духовным саном, Окружная конференция, которая состоится через месяц в Спарте, могла бы по моему предложению рекомендовать Годовой конференции удовлетворить вашу просьбу. И я не сомневаюсь, что той весной, меньше чем через год, при наличии удостоверений из Тервиллингера и Мизпахской семинарии, мне удалось бы провести вас на Годовой конференции и утвердить в качестве методистского священника. До тех пор я могу устроить вас на испытательный срок. У меня как раз есть на примете приход в Банджо-Кроссинге, там нужен именно такой пастырь, как вы. В Банджо всего девятьсот человек населения, но вы ведь понимаете, что начинать все равно придется с малого. У братьев возникло бы справедливое недовольство, если бы я сразу дал вам первоклассный приход. Впрочем, я не сомневаюсь, что смогу способствовать вашему быстрому продвижению. Да, вы нужны нашей церкви. Велико поле деятельности, где может приложить руки посвященный… и готов держать пари на что угодно — я еще своими глазами увижу вас епископом!
V
Неужели опуститься до того, чтобы работать в какой-то дыре с населением в девятьсот человек, сокрушался Элмер, возвратившись к себе в отель. Жалованье, верно, не больше тысячи — тысячи ста! И это после огромной скинии Шэрон с толпами народа, после номеров «люкс», элегантных визиток, после того, как на своих лекциях в танцзалах он был для жен маклеров доктором Гентри!
Но нельзя было и продолжать жить, как сейчас. В Новой Мысли он никогда не займет командных высот. Он сам сознавал, что ему не хватает творческой фантазии. Ему никогда не додуматься до таких оригинальных изречений, какими сыпала хотя бы та же не лишенная чувства юмора миссис Риддл: «Не бойтесь перевернуть человеку всю душу, — у него и так там все вверх дном, так что вы лишь вернете его в нормальное положение!»
Зато для того, чтобы добиться успеха среди методистов или баптистов, никаких оригинальных суждений, к счастью, не требовалось, разве что в немногих фешенебельных церквах.
В настоящем пасторате он будет чувствовать себя прекрасно. Он ведь профессионал. Как актер любит грим, вызовы на сцену и груды декораций, так и Элмер питал нежные чувства к привычной обстановке своей профессии — молитвенникам, причастию, спевкам хора, пестованию дамских комитетов, а больше всего к торжественному появлению из таинственных закулисных глубин, столь неведомых и волнующих для прихожан, выходу к рампе, к ожидающей его пастве!..
И потом мать… Вот уже два года, как они не виделись, но в его душе теплилось желание утешить ее: он знал, что его арлекинада с Новой Мыслью не вызывает в ней ничего, кроме недоумения… Но девятьсот человек населения! Он крепился две недели; попросил у епископа Тумиса церковь побольше; показал для вящей убедительности все газетные вырезки, в которых среди восторженных похвал в адрес Шэрон содержались одобрительные отзывы и о его красноречии.
Но вот кончились лекции в Зените. Виды на будущее были весьма туманны.
Епископ Тумис сокрушался:
— Огорчаюсь, брат, что вы больше печетесь о величине вашего стада, чем о громадных, просто гррромадных возможностях творить добро, которые открываются перед вами!
Элмер изобразил невинное, открытое юношеское смущение:
— Да нет, епископ, вы меня просто не поняли, честное слово! Я только хотел бы использовать свой опыт там, где он принесет больше всего пользы, а вообще-то я готов во всем следовать вашим указаниям.
Два месяца спустя Элмер уже сидел в поезде на Банджо-Кроссинг в качестве пастора методистской церкви этой приветливой деревушки, раскинувшейся в тени сикомор.
Глава девятнадцатая
I
Июнь 1913 года. Четверг.
Поезд — два старых пассажирских вагона, один багажный — тащился мимо фруктовых садов, мимо кукурузных полей. На этой боковой ветке еще не научились деловитой торопливости, и сто двадцать миль от Зенита до Банджо-Кроссинга поезд проходил за пять часов.
Преподобный Элмер Гентри был настроен благодушно. Приняв решение жить отныне чисто, смиренно, творя добро ближним, он дарил своих попутчиков милостивым вниманием. Он готов был опекать весь мир независимо от того, понравится это миру или нет.
Впрочем, внешне он ничем не подчеркивал свое особое положение как человека духовного звания, профессионального добродея. На нем был строгий серый парусиновый костюм, скромный, но дорогой коричневый галстук, и он твердил себе, что не как священник, а просто как гражданин обязан занимать и развлекать своих попутчиков.
Пожилой кондуктор знал большинство своих пассажиров по имени; и те, в свою очередь, тоже называли его «дядюшка Бен», посторонних в своем поезде кондуктор недолюбливал. Когда Элмер воскликнул, обращаясь к нему: «Славный денек, брат!» — дядюшка Бен глянул на него с таким видом, будто хотел сказать: «Если и так, то не по моей вине». Но Элмер так упорно одолевал его проявлениями братской любви, что старик в конце концов поручил отбирать билеты тормозному кондуктору.
Коммивояжеру, который попросил у него спичку, Элмер громовым голосом ответствовал: «Я не курю, брат, и сомневаюсь, чтобы Джордж Вашингтон тоже когда-нибудь курил!» Однако его благодеяния были приняты так холодно, что он чуть было не махнул рукой, но потом он помог одной старушке вынести из вагона чемодан, и она поблагодарила с тем восторгом, какого он заслуживал, и после этого он с удвоенным рвением стал гладить детишек по головке — к их неописуемому ужасу — и разъяснять значение севооборота старичку фермеру, который вот уже сорок семь лет как обрабатывал землю.
Но так или иначе, а он все же удовлетворил на этот день свое стремление к человеколюбию и, повернув к себе переднюю скамью, протянул ноги на сиденье, притворился спящим, чтобы никто не примостился рядом, и отдался радостному сознанию, что начал новую жизнь — жизнь святого и почитаемого человека.
С удовольствием поглядывал он на места, мимо которых проезжал. Вид сельский и простой — пусть так: но простые, честные сердца его прихожан будут тянуться к нему с такой любовью, какой не приходилось ждать от бухгалтеров, слушавших его лекции о том, как стать богатым. Он рисовал себе сердечную встречу, которую ему устроят в Банджо-Кроссинге. Он знал, что окружной инспектор (окружной инспектор в методистской церкви — нечто вроде заместителя епископа, прежде — председатель совета старейшин) сообщил о времени его приезда в Банджо-Кроссинг мистеру Натаниэлю Бенему, главному попечителю местной церкви, а также самому крупному торговцу в долине Банджо.
Да, он пожмет на станции руку каждому члену своей паствы, даже самому смиренному; он заглянет в чистые, Доверчивые глаза и возрадуется, что ему суждено быть пастырем этих людей, вести их вперед и ввысь по крайней мере в течение года.
Из окна вагона Банджо-Кроссинг казался очень маленьким. Видны были задние крылечки домов с лоханями, с поломанными стульями, деревянные тротуары…
Когда Элмер торжественно сошел с поезда у красного бревенчатого домика и огляделся, разыскивая глазами торжественную и полную благоговейной радости толпу встречающих, оказалось, что никаких встречающих вовсе нет, а радость можно было прочесть лишь на пухлой физиономии начальника станции, который с любопытством наблюдал, как распускает хвост щеголь из города.
— Хе-хе, а автобусов-то здесь не водится, — ощерился он. — Придется самому тащить свои вещички в гостиницу.
