к тому, что Британская Индия «обеспечивала 36 процентов китайского импорта, но при этом сама покупала менее 1 процента его экспорта». Продажа бенгальского опиума была ключевым звеном «в коммерческой цепи, которой Великобритания опутала весь мир»{142}.
Как именно работала эта глобальная цепь? Э. Дж. Х. Лэтэм в своем классическом труде «Международная экономика и неразвитые страны, 1865–1914 гг.» (The International Economy and the Undeveloped World, 1865–1914) дает такое описание:
Соединенное Королевство расплачивалось с Соединенными Штатами за хлопок векселями Банка Англии. Американцы отправляли часть этих векселей в Кантон и меняли их на чай. Китайцы обменивали векселя на индийский опиум. Часть векселей переводилась в Англию в качестве прибыли, а другая часть шла в Индию на закупку дополнительных товаров, а также на обеспечение денежных переводов для частных накоплений в Индии и средств для функционирования индийской администрации на месте{143}.
Джут был не таким прибыльным, как опиум, но ведь и торговля им не требовала участия канонерок. Правда, война весьма помогала торговле: Крымская война, как и Гражданская война в США, вызвала огромный рост спроса и прибыли[155]. Первая партия была отправлена Ост-Индской компанией из Бенгалии в 1795 г., а уже через сорок лет чистая джутовая пряжа изготавливалась и продавалась в Данди. В докладе, опубликованном Индийской промышленной комиссией (1916–1918) – которая к 1918 г. насчитывала десять членов, причем лишь четверо из них были индийцами, включая магната парсийского происхождения сэра Дорабджи Джамшеджи Тату, – говорилось, что «средний годовой объем торговли джутом для Бенгалии, по подсчетам, составил 10 миллионов фунтов», и далее подчеркивалось, что «сотрудничество джутовой промышленности Калькутты с предприятиями восточного побережья Шотландии на протяжении всего времени оставалось наитеснейшим».
Нет нужды гадать, кто был доминирующим партнером. Бóльшую часть европейского персонала, работавшего в старших и младших руководящих должностях на заводах по переработке джута в Бенгалии, составляли шотландцы. К 1918 г. дешевые мигранты из других областей Индии составляли до 80 процентов рабочей силы. Агенты по найму не доверяли местным. Все рабочие жили в безобразных условиях. И это притом что крошечной части доходов от торговли опиумом и джутом хватило бы на то, чтобы создать систему, при которой по всей провинции строились бы больницы, школы, водопровод и канализация, а также сносные жилые дома, как это происходило в белых доминионах. Такова была Бенгалия, созданная беспощадной империей.
Институционализированная нищета, которая была характерной чертой британского господства в Индии и привела к бессчетному количеству смертей, часто ретушируется или вовсе игнорируется историками-«культуралистами»[156]. Обращение с бенгальцами было особенно диким, причем за десятилетия до голода военного времени. Официальный доклад за 1927–1928 гг., составленный доктором Бентли, директором департамента здравоохранения в Бенгалии, был беспощаден в своей конкретике. Ежегодно полтора миллиона бенгальцев умирали от недоедания, излечимых болезней и отсутствия медицинских учреждений. Из этого числа 750 тысяч были дети младше пятнадцати лет. Получаемый людьми паек был таким, что «даже крысы не смогли бы существовать на нем более пяти недель»:
В настоящий момент их жизненные силы настолько подорваны недостаточным питанием, что они не в состоянии переносить инфекционные болезни. В прошлом году 120 тысяч человек умерли от холеры, 350 тысяч – от малярии, 350 тысяч – от туберкулеза… В среднем 55 тысяч новорожденных каждый год умирают от столбняка.
Вот почему многие британские администраторы рассматривали случаи голода всего лишь как дополнительные накладные расходы.
Ничего не изменилось по существу и через двадцать пять лет. «Более пяти миллионов человек в Бенгалии умерли от недоедания или эпидемий, вызванных рукотворным голодом в 1943 г.». Этот текст появляется на экране в заключительном кадре по-настоящему огненного фильма Сатьяджита Рая «Отдаленный гром» (Distant Thunder), который сам по себе является шедевром. Масштаб бенгальского голода, который длился почти два года, с конца 1942-го по 1944 г., в то время не был широко известен в Индии. Лидеры националистов находились в тюрьме, а Мусульманская лига и Коммунистическая партия были с головой погружены в войну. Имелся и еще один фактор: некоторые описания голода намеренно недооценивают «обогащение индийских промышленников», в том числе большого друга и благодетеля Ганди Г. Д. Бирлы, которые с энтузиазмом поддержали вывоз последнего риса из сельской местности для того, чтобы кормить рабочих на своих фабриках, занятых военным производством. Их погоня за прибылью сыграла свою роль в массовой гибели людей от недоедания, но на этот аспект, как правило, не обращалось внимания в большинстве исторических работ, посвященных голоду, – отчасти потому, как предполагает один автор, что чрезмерный акцент делался на объяснительной силе «культуры» при недооценке и даже полном отсутствии внимания к политической экономии{144}.
О том, что погибло от трех с половиной до пяти миллионов человек, стало известно лишь после провозглашения независимости Индии, а первые серьезные исследования о голоде начали выходить только спустя несколько десятилетий. Но англичане все знали. Преемником Линлитгоу в должности вице-короля был Арчибальд Уэйвелл, который получал регулярные донесения из Бенгалии и был ошеломлен масштабом катастрофы. Хотя в «официальных» заявлениях Лео Эмери и его чиновников человеческие жертвы преуменьшались, бенгальские политики и деятели культуры поставили эти данные под сомнение.
Сатьяджит Рай, лучший кинорежиссер, которого когда-либо знал субконтинент, был убежден, что цифра в 5 миллионов, скорее всего, занижена. В конце 1970-х и в 1980-е гг. я регулярно приезжал в Калькутту. Мы вели неформальные беседы, одну из которых я записывал на пленку до тех пор, пока мой собеседник не перешел к обсуждению других режиссеров и не приказал мне выключить запись. Но я все равно делал пометки. В основном мы говорили о состоянии мировой литературы и кино, и здесь всплыла тема голода.
В «Отдаленном громе», снятом на цветной пленке по роману Бибхути Бхушана, Рай обратился к теме голода. Мы обсуждали освещение темы политики в фильме 1975 г., который был самым радикальным из всех его кинолент и поэтому стал объектом критики со стороны Полин Кейл на страницах The New Yorker и – по другой причине – Джонатана Розенбаума в журнале Sight & Sound. Оба обзора привели Рая в ярость. Розенбаум был «невежественным, не мог отличить индийских женщин друг от друга… кажется, он ожидал увидеть героический киноэпос». Что касается Кейл, «она не понимает, что определенные темы требуют других лиц и других движений камеры». Некоторые из этих кадров показались Кейл «чересчур резкими», и, притом что фильм в целом ей понравился, ее смутила содержавшаяся в нем «политика». Она высказала предположение, что Рай пытается выговориться на тему собственной вины.
Это разозлило его больше всего. С какой стати он вообще должен чувствовать какую-либо вину? Только потому, что лично не испытал голода из-за того, что жил в городе? В тот момент ему было двадцать с небольшим, но «все мы знали об этом, пусть даже мы не знали точного числа жертв. Калькутта была переполнена беженцами, просившими милостыню на улицах. Это было душераздирающее зрелище. Мы знали, что в деревнях умирают тысячи людей, и мы знали почему. Черчилля очень сильно не любили в Бенгалии».
Из всех связанных с Индией обвинений в адрес Черчилля одно из самых убийственных – обвинение в том, что он ответственен за голод в Бенгалии. Среди индийских историков нет единства по этому вопросу. Некоторые считают, что словесные атаки Черчилля на Ганди и крайняя неприязнь к нему – это еще более страшные преступления. Но грубые слова обычно всего лишь слова, толку от них немного. Правда, что Черчилль поносил индийского лидера как «зловредного, подрывающего устои фанатика» и «мятежного адвоката из Мидл-Темпла, теперь изображающего из себя факира вроде тех, которые хорошо известны на Востоке, вышагивающего полуголым по ступеням вице-королевского дворца». Губернатор Бомбея лорд Уиллингдон отзывался о Ганди как о «большевике, который опасен именно по этой причине».
Будь Ганди на самом деле опасным большевистским фанатиком, у англичан в 1920-е гг. было бы гораздо больше проблем. Некоторые сильно возбудились после того, как Черчилль предположил, что начатая Ганди в 1932 г. «голодовка до смерти» была мошенничеством и что в воду, которую он пил, якобы добавляли растворенную глюкозу. Переписка между Черчиллем и Линлитгоу по этому вопросу сегодня читается как произведение в сатирическом жанре.
Большинство индийцев того времени восприняли бы
