…
В последние дни обороны появился густой туман. Это изменение метеоусловий было предсказано синоптиками, но Муженко никак не отреагировал на этот прогноз. Туман означал, что либо его используем для активных действий мы, либо противник. Туман затруднял корректировку огня артиллерии, применение ПТУРов, и теперь маневр механизированных частей в районе аэропорта мог быть проведен более скрытно. Сосредоточение слаженных и подготовленных войск, оснащенных тепловизорами и защищенной связью, могло привести в случае атаки к занятию ключевых позиций вокруг аэропорта. Но такую операцию Муженко разрабатывать не стал. Стало ясно, что в случае нашей пассивности туманом воспользуется противник. Потому что туман позволял и противнику приблизиться к новому терминалу.
Совпадение с 32-м блокпостом стало еще больше, когда наше небольшое подразделение было направлено по приказу Муженко в полном тумане к новому терминалу, но не было обеспечено ни тепловизорами, ни даже элементарным навигатором. Потеряв ориентировку в плотном тумане, наши бойцы заехали в глубь позиций противника. 7 бойцов погибло, 8 попали в плен.
Начиная с 17 января новый терминал держался только благодаря запредельному героизму защитников, энтузиазму добровольцев, волонтеров.
…
Муженко был обязан после провала деблокады 17 января либо эвакуировать бойцов из нового терминала, либо немедленно организовать новую атаку. Но вместо этого, как и всегда, когда Генштаб загонял наши подразделения в очередной котел, кроме приказа «Держаться!» Муженко не принял никаких решений.
И в те самые дни – в дни падения Донецкого аэропорта – он вдруг перестал верить.
Вера – это очень важно для тех, кто идет на смерть. Будь это смерть на войне, когда цепью идешь на вражеские пулеметы, или смерть в центре своей столицы, когда в строительной каске и с алюминиевым щитом ты идешь на пули снайперов. Люди всегда шли на смерть, когда знали, верили, что их смерть спасет остальных или откроет остальным дорогу в светлое будущее. Пошлины на этой дороге всегда оплачивались жизнями, и иногда цена была страшна, но человечество платило ее. В конце концов, и Господь наш умер за нас на кресте…
Но в те дни Славян вдруг перестал верить. Совсем.
Это случилось, когда на позиции прибыл начальник генерального штаба Украины генерал армии Муженко.
Как раз тогда готовилась атака, направленная на деблокирование аэропорта, атака, как обычно, планировалась суетно и бестолково. Не было нормальных карт – распечатывали из гугл-карт, не было нормальной отработки взаимодействия, между собой, с броней и прочее, прочее. Броня недавно пришла по ротации, экипажи были неопытные, а сама броня – не испытанной в бою, то есть ее техническое состояние не было известно, танк мог проехать пятьдесят метров и заглохнуть, пушка могла разорваться на втором-третьем выстреле, пулемет мог давать по несколько клинов на ленту. Короче говоря, все было обречено еще до начала, но все равно готовились, потому что на этой войне всякое бывало, и у сепаров тоже были и подразделения разные, и танки хреновые, и взаимодействие отвратное. И сепаров было намного меньше, чем это было принято представлять, – не было тут на передовой российской армии.
Сам Славян в тот день терся около штаба, потому что хотел быть полезным и участвовать в штурме. Оружия у него не было, и он вообще был потеряшкой, то есть ничьим. Он не нашел Катю, поскольку она поехала отвозить раненых. Это было хорошо, потому что если провалится контратака на ДАП, то сепары могут предпринять свою контратаку и ворваться в Пески…
Вместе с Муженко прибыли еще много кто, в том числе какие-то добровольческие баты с Днепропетровска и группы правосеков, которых он раньше не видел. Понимая, что в армии ему не светит, Славян пошел к правосекам, найдя командирскую машину. Это был пикап «Форд» в камуфляже, загруженный снарягой, около него курили и переговаривались люди. Они были снаряжены намного лучше, чем армия, у них были и наколенники, и очки, и шлемы.
Славик просто подошел к ним и сказал:
– Слава Украине.
Несколько пар глаз уставились на него.
– Героям слава, – сказал один из них, – а ты кто?
– Пятый бат.
– А тут как оказался?
– С больнички.
Батовцы переглянулись.
– Зовут как?
Славик назвал.
– Москаль, что ли? – недобро спросил один из камуфлированных.
– Заткнись, Мышара, – сказал второй. – Чего надо, хлопчик?
– В аэропорт прорваться, к побратимам.
– Там сейчас ж…
– Плевать.
Командир несколько секунд пристально рассматривал его.
– По ВУС кто?
– Снайпер. И первым, и вторым номером был.
– А не п…ишь?
– Выйдите на связь с аэропортом, спросите – был ли такой Музыкант?
– Музыкант? Странное у тебя погоняло[66].
– Не погоняло, а позывной.
– Один хрен… – снова сказал блатной.
– Заглохни. Поправка «СВД» триста метров, четвертое деление прицела – превышение сколько будет?
– Тридцать три.
Командир зачем-то попинал скат «Форда».
– В аэропорт мы не идем. Будем заходить в сам Донецк. Несколькими группами. Если получится, я тебя к побратимам отпущу, идет?
– Идет.
Славян не знал, что практически все, кого он знал в ДАП, уже «двухсотые», а зона контроля украинских силовиков к тому времени сократилась до одного куска одного зала, отгороженного баррикадами, – пятнадцать на пятнадцать метров. Это была последняя линия обороны ДАП, и оставалось ей держаться чуть больше суток…
– Довгий, бери к себе. Зброю ему найдешь?
– Нет проблем.
А Славян уже узнал командира. Вспомнил. Это был один из тех снайперов, что грузился в джип в Музейном переулке днем двадцатого февраля две тысячи четырнадцатого года. Рядом с ним тогда стоял его отец.
Попытка прорыва к ДАП ожидаемо закончилась катастрофой.
Проблемой для контратакующих были два танка, маневрирующие в застройке. Эту проблему планировали решить следующим образом: четыре украинских танка выдвигаются вперед и либо сами решают проблему, либо выманивают танки ДНР под удар ПТУРов. После чего вперед выдвигаются четыре БМП-2, прикрывающие огнем пехоту, и следует фронтальная ночная атака на маталыгах – МТЛБ. Последние, хотя и плохо бронированы и вооружены одним ПКТ, но у них хорошая грузоподъемность и проходимость. Маталыги должны были доставить в аэропорт подкрепление из более чем ста бойцов 93-й бригады.
Один танк сломался сразу, один – после инструктажа, и, таким образом, на позиции вышли только два танка. У одного из них после пяти выстрелов заклинил механизм подачи, и они покинули позиции, самовольно выйдя из боя. Из четырех БМП-2, которые должны были обеспечить огневое прикрытие и отработать по третьему и четвертому этажу нового терминала, на позиции вышли только две. Водители части маталыг отказались идти в атаку, в одну из них был вынужден сесть комбриг 93-й Олег Микац. Пошедшая в атаку часть маталыг (столько, сколько смогли наскрести готовых рисковать жизнью водителей) наткнулась на противотанковую оборону ДНР: неподавленные танки и расчеты ПТУР. Выжившие, включая Микаца, не смогли выйти к своим и попали в плен. К этому времени захлебнулась атака на Спартак и монастырь, а «грады» и артиллерия ДНР вышли на позиции и открыли шквальный огонь по Пескам и позициям украинской арты…
21 января украинские СМИ со ссылкой на очевидцев заявили о провале попытки украинских военных овладеть аэропортом. Украинские войска с тяжелыми потерями отступили в сторону Песок и Авдеевки на подготовленные позиции.
22 января украинская сторона признала, что полностью утратила контроль над Донецким аэропортом, также сообщив о гибели шести и ранении 16 военнослужащих. Последние защитники аэропорта частично погибли под завалами, частично были взяты в плен повстанцами.
В тот же день, в связи с обстрелом остановки общественного транспорта в Донецке, пленные из аэропорта были проведены по улицам Донецка и далее переданы украинской стороне.
С 20 февраля 2015 года представители ДНР начали разбор завалов аэропорта. К 1 марта 2015 года, по словам замминистра обороны ДНР Эдуарда Басурина, повстанцы обнаружили тела 373 украинских военных, 306 из которых уже передали украинской стороне.
Картинки из прошлого.
Донецк.
20 февраля 2015 года
Нелегальное положение
Падение Донецкого аэропорта и гибель дебальцевской группировки, потеря стратегически важного транспортного узла, через который теперь в Донецк могли доставляться грузы из России железной дорогой, поставило украинское командование перед простым и неприглядным фактом: Донецк потерян.
Это было понятно уже где-то к осени, когда в Донецке появились серьезные силы, начали работать районные комендатуры и некое подобие военной полиции. Донецкий аэропорт уже не мог стать плацдармом для наступления на город, потому что находился в осаде, а любое сосредоточение сил на подступах было бы невозможно, они попали бы под артиллерийский огонь еще на этапе развертывания. Но Донецкий аэропорт, хотя держать его было бессмысленно, стал для страны неким символом… медийной иконой этой войны. Появилось понятие «киборги», те, кто вышел на ротацию в середине осени, участвовали в ток-шоу. А власть, украинская власть, крайне зависела от медийной картинки – не от мнения народа, кстати, а от медийной картинки[67]. И потому сам начальник генерального штаба генерал армии Муженко прилетел спасать Донецкий аэропорт, бросив весь остальной фронт на произвол судьбы. Знал, что, сколько бы ни полегло карандашей под Мариуполем или Дебальцево, на это не обратят внимания, этого не заметят. Я смотрю телевизор, чтобы знать, что я думаю, – вот формула этой войны и даже формула новой, постмайданной жизни. И начальник генерального штаба в те дни поступил не как солдат, не как военачальник. Он поступил как медийная персона. Коими в эти дни являлись все без исключения…
