— Что говорит гяур? Что он за собачий сын, что осмелился сесть в моем присутствии? — воскликнул паша.
— Он говорит, — сказал Мустафа, — что в их земле никто не смеет стоять перед франкским королем; глубокое уважение клони г его к земле, ноги отказываются служить, и он склоняется в прах перед особой Вашего Высокомочия. Все, что говорит он, совершенная правда: я путешествовал по их земле и видел, что этот обычай точно существует у столь необразованной нации. Машаллах! Он весь — страх и благоговение.
— Клянусь бородой пророка, его вид вовсе того не показывает! — воскликнул паша. — Но, может быть, это тоже входит в число их обычаев?
— Бехезм! Отвечаю глазами, что это совершенно так! — сказал Мустафа. — Франк, — продолжал он, — паша велел привести тебя сюда для того, чтобы услышать от тебя описание всех чудес, виденных тобой. Лги — и тебя наградят золотом.
— Лгать! Хорошо, я мастер на это, но у меня горит во рту от жажды, и если я не промочу горла, то, клянусь самим сатаной, вы не услышите от меня ни полслова. Можете сказать это и старой козлиной бороде.
— Что говорит сын шайтана? — спросил нетерпеливо паша.
— Неверный говорит, что присутствие Вашего Благополучия так ошибло его, что язык прилип к гортани. Он просит воды, чтобы оправиться и иметь возможность говорить.
— Дать ему воды, — сказал паша.
Но Мустафа знал, что матрос не удовольствуется чистой водой, и потому продолжал:
— Раб ваш должен уведомить Ваше Благополучие, что в земле франков не пьют ничего, кроме водки, которую правоверные вкушают лишь по временам.
— Аллах акбар! Ничего, кроме водки! Что же делают они с простой водой?
— У них ее нет, разве только та, которая падает с неба. Реки там все имеют ту же крепость, как водка.
— Машаллах! Чуден Бог! Желательно $ы было иметь нам такую реку. Принести водки! Мне любопытно скорее услышать его историю.
Принесли фляжку водки и подали ее матросу. Он приложил флягу ко рту, и количество, которое он выпил, прежде чем отнял ее, чтобы перевести дух, совершенно уверило пашу в истине слов Мустафы.
— Не худо! — начал матрос, поставив фляжку между ног. — Теперь, пожалуй, я готов лгать старой козлиной бороде, сколько душе его угодно.
— Что говорит гяур? — прервал его паша.
— Что он намерен положить к стопам Вашего Благополучия чудные происшествия его жизни и что он надеется, что лицо его озарится, прежде чем оставит он ваше высокое присутствие. Франк, можешь начинать.
— Лгать, пока не почернею. Хорошо, если того желаете. Но меня, старый хрен, зовут Билл. Да от вас, турок, лучшего и ждать нельзя. Но прежде хочу я спросить вас об одном. За несколько дней перед этим, когда я был на борту одного фрегата в Дарданеллах, спросили мы о том, к какой религии принадлежите вы. Ганс Зомс говорил, что вы нехристи, а если и христиане, то католики. Но не думаю, чтобы он говорил правду: как ему это знать, когда он был на морской службе не более семи недель? Но кто вы такие, смею спросить?
— Что говорит он? — нетерпеливо спросил паша.
— Он говорит, — сказал Мустафа, — что считает себя несчастным, что родился не в земле правоверных, а на туманном сыром острове, где солнце никогда не светит и где такой холод, что небесная вода падает к ним жестка и холодна, как камень.
— Поэтому-то они и не пыот ее. Машаллах! Велик Бог! Вели ему продолжать.
— Паша приказал сказать тебе, что религия наша учит тому, что нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его, и желает, чтобы ты начал свою историю.
— Об этом малом, кажись, я никогда не слыхивал; ну, да нет нужды, расставляйте уши и слушайте.
История английского матроса
Родился я в Шильдсе, выслужил время учения на одном корабле в его гавани и поступил в экипаж маленького ливерпульского судна, предназначенного для торговли невольниками. Мы отплыли и достигли африканских берегов. Стеклянные бусы, водка и порох скоро кончились, и в короткое время корабль был нагружен. Но в день отплытия нашего в Гаванну между неграми появилась зараза; и не удивительно, если подумать, как бедные дьяволята были натисканы в трюм, словно сельди. Мы открыли люки и многих вывели на палубу. Но ничто не помогло, они умирали, как зачумленные овцы, и мы кидали через борт ежедневно человек по тридцать. Многие добровольно бросались в море. Целые отряды акул следовали за кораблем, чудовища прыгали на поверхность воды и ныряли, терзая еще теплые тела черных, и плескались в теплой воде, смешанной с кровью.
Наконец у нас не оставалось ни одного невольника, и мы вернулись за новым грузом. Мы были от земли еще в дне плаванья, когда заметили две лодки, шедшие у нас под ветром. Они подавали сигналы, требуя помощи, и были полны людьми.
Мы пошли к ним и приняли к себе людей.
Они были французами, тоже торговавшими невольниками. Судно их получило пробоину и пошло ко дну.
— Ну, переводи пока это старому дураку, а я тем временем промочу горло.
Мустафа передал слова рассказчика паше, и матрос, после доброго глотка водки, продолжал.
Нам не очень хотелось иметь этих французских висельников у себя на борту, тем более, что их было столько же, сколько и нас. Уже в первую ночь подслушал один из прислуживающих на корабле негров, знавших по-французски, как они сговаривались отправить нас к черту и завладеть кораблем. Лишь только мы узнали об этом, судьба их была решена.
Мы собрались на палубе, заперли люки, схватили французов, бывших на палубе, и в продолжение получаса все они должны были прогуляться по доске.
— Я не понимаю тебя, — сказал Мустафа.
— Это оттого, что ты не моряк. Ну, попробую объяснить как можно короче, что значит гулять по доске. Мы взяли широкую доску и конец ее выставили за борт корабля, намазав его сперва хорошенько жиром. После чего пускали на нее французов, завязав им глаза, и желали им единственно из вежливости, по-ихнему же, «bon voyage». Они шли по ней, пока не сваливались в море, где акулы съедали их, хотя и предпочитали негров прочим.
— Что говорит он, Мустафа? — прервал его паша. Мустафа передал слова матроса.
— Хорошо! Желал бы я посмотреть на эту прогулку, — заметил паша.
Спровадив французов, направили мы корабль в гавань, откуда скоро отплыли с новым грузом. После удачного перехода продали мы наших невольников в Гаванне. Но эта служба мне была не по нутру, я оставил корабль и вернулся в Англию.
Возвратившись, наткнулся я на Бетти. Она была хорошей женщиной, и я привязался к ней. У нас была знатная свадьба, все шло хорошо, пока водились деньжонки. Но пришлось туго, и я снова пустился в море, чтобы добыть их побольше.
Вернувшись, нашел я, что кровать моя была не совсем такова, какой должна быть. Я откланялся Бетти и был таков.
