телешоу в истории.
И это было до того, как скромный малоизвестный сериальчик под названием «Двойник» родился и умер, не оставив и следа. Именно «Двойника» я оплакиваю сегодня: один из самых недооцененных и сдержанных НФ-сериалов последнего времени.
Не страшно, если вы о нем никогда не слышали. Не страшно, даже если вы о нем слышали – а может, и посмотрели его – и не поняли, что это была НФ. Диалоги, игра актеров, декорации – ничто в этом сериале даже не намекало на НФ, за исключением основного допущения. В этом плане у «Двойника» много общего с перезапуском «Галактики» Рональдом Муром. Мур открыто говорил, что хочет снять «научную фантастику для людей, которые ненавидят научную фантастику»: нечто такое, что проникло бы сквозь ваши заслоны и заставило считать, что вы смотрите драму, разворачивающуюся в современном самолете, до тех пор, пока какой-нибудь неожиданный кадр со спецэффектами не выдал бы суть сериала со всеми его звездными полями и космическими кораблями. Внешне мир «Двойника» выглядел несколько отсталым (еще одна параллель с «Галактикой») – по причинам, которые стали ясны лишь со временем.
Завязка такая: неполадка на суперколлайдере в Берлине восьмидесятых годов разделяет нашу временную линию на две параллельные – Альфу и Прайм. В подвале, где проводился неудавшийся эксперимент, существует переход: портал между мирами. Люди ходят по нему туда и обратно. Нет никаких спецэффектов, дурацких компьютерных молний или колышущихся водяных дисков, как в «Звездных вратах». Есть будка, в которой тебе выдает визу скучающий чиновник; есть лестница, ведущая в тоннель. Ты проходишь через невзрачную нейтральную зону и оказываешься в параллельной вселенной. Все это держится в тайне: в каждой из временных линий лишь немногие знают о существовании другой.
Тебе категорически запрещено контактировать со своим двойником – своим «аналогом», если пользоваться терминологией сериала. Это если твой аналог вообще жив – потому что две вселенные, разумеется, со временем пошли разными дорогами. Поначалу различий было немного; первые лет десять их истории развивались почти идентично. А потом в Прайме случилась эпидемия какого-то супергриппа, в то время как Альфа продолжила свой путь, совершенно им незатронутая.
С этого момента отличия стали накапливаться очень быстро. Земля-Прайм потеряла 7 % населения; из-за борьбы с супергриппом она намного опередила Альфу в плане медицинских исследований и опыта, однако стала отставать в других областях. Прайм все еще использует старомодные монохромные катодные экраны, а у Альфы уже есть плоские телевизоры и айпады. Теперь мы понимаем, почему оперативники Альфы оставляют свои телефоны, когда переходят в другую временную линию, почему даже показывать подобные технологии гостям из другого мира – это нарушение протокола: Земля-Прайм так и не создала смартфон. Мы начинаем понимать, почему переход так тщательно охраняется, почему между мирами так много недоверия, почему этот сериал так похож на драму о холодной войне, даже если не учитывать очевидный символизм того, что действие происходит в Берлине. Откуда, в конце концов, взялся этот супергрипп? Почему он повлиял только на одну временную линию и не тронул вторую? Неужели две стороны уже находятся в состоянии необъявленной войны?
Красота иронии, разумеется, в том, что люди, работающие в Управлении обмена, подозрительно относятся не к иностранцам, инопланетянам или чуждым идеологиям: временные линии, в конце концов, параллельны. Эти люди буквально не доверяют самим себе. Такой вот извращенный комментарий на тему человеческой натуры.
Все, что я описал, – это предыстория. Все это происходило еще до начала первой серии; мы собираем эту мозаику постфактум, в течение двадцати увлекательных эпизодов. Сам же сериал начинается с Говарда Силка – чиновника на тупиковой должности, который занимает в общей иерархии такое незначительное место, что, даже проведя в Управлении обмена тридцать лет, до сих пор не знает, чем именно занимается. Сюжет завязывается, когда Силк встречает другого себя: невероятно самоуверенного, ультракомпетентного полевого агента, который чувствует себя как дома – и одинаково смертоносен – в обоих мирах. А продолжается исследованием того, как настолько разные люди могли развиться из одинакового начала.
Дж. К. Симмонс – актер, играющий Говардов, – живое пособие по сдержанности. Ему не нужно говорить ни слова – вы все равно поймете, за какой из версий наблюдаете, по напряжению в плечах, по тому, как он себя держит. Язык тела, одновременно неявный и недвусмысленный. И сценарий добивается примерно того же – передает масштабные различия мельчайшими деталями. Кто бы мог подумать, что необратимые изменения истории будут зависеть от того, передаст или нет какой-то мужчина средних лет своей дочери кассету с популярной музыкой? Не помню, чтобы мне встречалось настолько тонкое рассмотрение эффекта бабочки.
И пусть в «Двойнике» нет никаких спецэффектов, зато там есть террористические атаки и биологическая война, скрипачки и наемные убийцы (большой сюрприз – это одно и то же лицо), массовые убийства и любовные истории. Высокоэнергетическая физика. ГУЛАГи и реальная политика – и несчастливые люди в несчастливых браках. Научная фантастика, в конце концов, рассказывает не только о переменах. Она рассказывает о влиянии перемен на людей и общество, и в этом смысле – хотя этот жанр частенько называли «литературой идей» и порицали как «литературу картонных персонажей» – можно сказать, что НФ, в которой нет хорошей проработки персонажей, проваливает свою задачу почти по определению. «Двойник» совершенно точно не проваливается как НФ.
А вот как сериал он провалился. Пару месяцев назад его создатели объявили, что «Двойник» закрылся, продержавшись всего-то пару сезонов. Он просто не смог привлечь нужного количества зрителей из числа обитателей обеих Земель. И мне очень жаль: «Двойник» был чем-то большим, чем просто НФ для людей, которые ненавидят НФ.
Это была еще и НФ для тех, кто ее обожает.
Ответов нет
Есть только выбор
(Журнал Nowa Fantastyka, январь 2015)
(Блог, 13 февраля 2015 года)
Мои книги порой сравнивают с работами Станислава Лема. Меня это пугает. Это очень высокая планка качества: когда ожидания вознесены на такую высоту, не оправдать их легче легкого.
К счастью, есть способ отвлечься от этой постоянной угрозы провала: если ты не готов забираться на плечи гигантов, всегда можно потрошить работы тех, кто попытался это сделать. Поэтому сегодня я буду рассматривать, возможно, величайшее литературное достижение Лема, каким его увидели двое иностранцев. Один из них русский – Андрей Тарковский – и его видение провозглашено классикой кинематографа: оно номинировалось на «Золотую пальмовую ветвь» в Каннах, завоевало там же приз жюри, получило японскую премию «Сейюн» и часто называется одним из величайших фантастических фильмов на свете.
Другой иностранец – американец. Видение Стивена Содерберга
