Странно, давно так не волновался. Словно семиклассник перед первым свиданием. Мысленно повторял аргументы, которые готовил всю ночь. Югославия. Тито. Комедия. Декамерон. Риск.
— Муля, заходи, — сказал Козляткин, и просимафорил мне взглядом.
Я посмотрел в ту сторону и удивился. За столом Козляткина сидел Большаков и что-то писал.
— Садись, Муля, как там успехи? — не отрываясь от писанины, кивнул на стул Большаков. — Рассказывай. Получилось ли что?
Я неторопливо разложил на столе сценарий, аккуратно перевязанный тесьмой, и смету, которую сделала мне Валентина.
— Иван Григорьевич, Сидор Петрович, разрешите представить черновик проекта советско-югославского фильма — официальным голосом сказал я, — комедию о дружбе народов, основанную на принципах социалистического реализма. Десять новелл, объединенных историей строительства моста между нашими странами. Каждая история — захватывающий урок интернационализма, борьбы с пережитками прошлого и… — я сделал паузу, — тонкой сатиры на буржуазные нравы.
— Сатиры? — Козляткин встревожлся. — Муля, ты что не понимаешь, какое сейчас отношение к югославам? После резолюции Коминформбюро…
— Понимаю, Сидор Петрович. Поэтому все критические моменты направлены не на братский народ, а на отдельных отщепенцев, — я открыл сценарий на помеченной странице. — Здесь, например, аллегория на борьбу с оппортунистами. И главное — добавим побольше спецэффектов, чтобы бабахнуло.
Большаков молча листал текст, останавливаясь на репликах, подчеркнутых красным. Я понимал: он ищет косяки, за которые нас могут по головке не погладить. Но Рина Зеленая и Раневская, ветераны сцены, знали цену словам. А я ночью, и немного на Учёном совете, поправил, дополнил, а кое-что вообще переделал. Получился, на мой взгляд, шедевр. Герои фильма высмеивали не систему, а человеческие слабости: лень, жадность, глупость. Безопасно. Почти. Но главное — отжигают. Такого ещё эти хроноаборигены не видели.
— А это что? — Большаков, усилием воли сдерживая улыбку, ткнул пальцем в очередной лист. — Романтика на фоне классовой борьбы?
— Товарищ Большаков, это ключевой эпизод! — я заставил себя улыбнуться и начал плести словесные кружева. — Через личное счастье героев мы покажем торжество социализма. Их чувства крепнут, преодолевая козни враждебных элементов.
— Гм… — начальник отодвинул сценарий и взял смету. — А расходы? Ты считаешь это оправданным?
— Я постарался учесть все нюансы, — я показал ему на столбцы цифр. — Съемки частично в Крыму — экономия 15 %. Зеленую и Раневскую я убедил работать за полставки — они восприняли это как возможность. А югославская сторона пусть будет готова покрыть две трети расходов в обмен на прокат в их сети кинотеатров. Это будет прорыв!
Козляткин и Большаков переглянулись. Я понял: они уже видят себя докладчиками на съезде, героями, наладившими культурный мост через пропасть раскола. Но страх ошибиться у них всё ещё перевешивал.
— Допустим, — Большаков откинулся в кресле. — Но кто поручится, что югославы не используют фильм в пропаганде против нас?
— Контроль, жёсткий контроль! — я выдохнул. — Мы введем в съемочную группу проверенного редактора. Каждый кадр будет согласован. А если возникнут противоречия — всегда можно переснять эпизоды. Главное — начать. Партия учит нас: искусство должно быть на передовой идеологической борьбы.
Тишина повисла, как дым после залпа. Потом Большаков неожиданно засмеялся:
— Хитрец ты, Муля. Ладно. Одобряем. Предварительно. Но, — он поднял палец, — за результат отвечаете головой. Ты и товарищ Козляткин.
— Мы приложим все усилия! — сказал я и посмотрел на Козляткина.
— Не мы, а ты, — ворчливо сказал Большаков и устало вздохнул, — Сидора Петровича я возьму к себе замом. А тебя думаю поставить на его место. Пока что и.о. А там уж, как покажешь себя.
Он взглянул на меня, ожидая моей реакции. Но я его разочаровал:
— Спасибо, Иван Григорьевич. Но у меня пока другие планы на жизнь.
— Ты не хочешь стать начальником отдела кинематографии и профильного управления театров Комитета по делам искусств СССР? — Большаков так сильно удивился, что аж с кресла привстал. — А чего же ты хочешь?
— Квартиру хочу, — скромно сказал я, — отдельную. Двухкомнатную. Хотя бы.
— А ты наглец! — расхохотался Большаков.
За ним похихикал и Козляткин.
— Где я тебе квартиру возьму? Нет, Муля, выбирай что-то другое.
— Тогда ничего, — ответил я.
— Как так? — удивился Большаков.
— Муля, не дури! — сказал Козляткин.
— А у меня всё есть. Кроме квартиры, — ответил я. — А раз с квартирой не выходит. То ничего и не надо.
— Ладно, иди, — рассеянно бросил Большаков.
Я вышел. Когда дверь кабинета ещё не закрылась, в спину услышал, как Козляткин проворчал:
— Нагловат наш Муля. Но зело полезен.
— Именно такие мне и нужны, — ответил Большаков и добавил, — Сидор, пусть пацан что хочет тут говорит, а ты воткни его в резерв на должность замначальника отдела кинопропаганды. Умеет ходить по лезвию. Пока не порежется.
Они захохотали, но дальше я уже не слышал — дверь закрылась.
Я улыбнулся. Всё идёт, как следует. Я прекрасно знал правила этой игры. Выигрывает не тот, кто громче кричит, а тот, кто незаметно вплетает свою нить в ковер чужой славы. Сегодня я вплел. Завтра — вплету еще. А вот послезавтра начну собирать плюшки.
Я вернулся домой в приподнятом настроении. Всё было просто замечательно. И у меня, и у отчима. Я молодой! Жизнь хороша!
Я вошел в коммунальную квартиру. Прошел по гулкому коридору, переступил через опять кем-то поваленный торшер. Сейчас он уже так не раздражал меня, как в первые дни. То ли я привык, адаптировался, то ли ещё что.
Я вошел в комнату и остановился. За столом сидел Павел Григорьевич, Мулин биологический отец. Он посмотрел на меня и сказал:
— Здравствуй, сын. Я считаю, что тебе пора взять свою настоящую фамилию — Адияков!
А. Фонд
Муля, не нервируй… Книга 4
Глава 1
Дуся возмущалась. И ведь не просто так. Ну, куда это годится? Закрылись вдвоём с этим противным Адияковым и ругаются там, уже почитай час почти! А Дусю выставили на кухню.
Ужас!
Кошмар!
Ой, кошмар!
Дуся обиженно фыркнула и пошире открыла форточку. Ещё и эта противная Белла ходит тут, курит. А Дуся должна теперь сидеть и нюхать.
Но когда же они наругаются, божечки ж мои, божечки?
Нет, так-то Муленька прав, Адияков этот противный, ну как с ним не поругаться? Но вот всё равно, не по-людски как-то… Всё же он отец, хоть и никудышный.
Нет, надо положить этому конец!
Сейчас Дуся подойдёт к двери, как откроет! Да как выскажет им! Ну что же это такое! У неё там работы полно, а они её на кухню! Ужас!
Дуся решительно вскочила и, ворча и чеканя шаг, свирепо пошла к двери комнаты. Оттуда слышались приглушенные голоса. Явно
