— Детишки балуются, — будочник развел ручищами, — кто же еще? Может, из гимназии или из церковно-приходской школы, тут рядом при армянской церкви. Детишки… это уж всем известно. Хорошо, если он один такой — мазилка-то. А что, коли их целая артель трудится? Один с чистыми руками ходит, проверяет, нет ли рядом кого, а другой тем временем надписи бранные или рисунки срамные малюет. По опыту могу сказать, ловить таких шалунов не простое дело, потому как нельзя же всех, у кого руки от угля черные, арестовывать. Таким макаром мы ведь грязнуль со всего города в невиданном количестве соберем. А выследить сложно — потому как никогда заранее не знаешь, где они пачкуны эти пошалить решат. Вот и приходится, пока не поймали, за счет городской казны замалевывать.
— Все понял, ты ни в чем не виноват, братец. — Казначеев задумался. — Только вот тебе с сегодняшнего дня задание лично от меня. Все дела чтобы оставил и только пачкуна этого мне сыскал. Не тех, кто паскудными надписями или рисунками стены в нашем городе поганят, мне бы вот с этим, что вот такие рисунки делает, потолковать. Там ведь, где ты засаду устроил, такие же художества? Я правильно понял? Сделаешь?
— Не извольте беспокоиться. Споймаю, — расплылся в улыбке будочник. — Из кожи вот вылезу, а поймаю.
В то время Ованес Гайвазовский уже оставил свою работу в кофейне. Отец досрочно определил его в армянскую приходскую школу. Несколько раз в неделю мальчик бывал у городского архитектора Коха, а в свободное от уроков время самозабвенно рисовал на всем, что только подворачивалось под руки, и играл на скрипке.
Появление в бедном доме Гайвазовских скрипки — чудо. Снова кто-то одарил младшего сына Константина Григорьевича, не оставив, как это случается в добрых сказках, даже памяти о себе. Не иначе добрый ангел постарался.
Зачем музыкальный инструмент ребенку, который ни на чем не играет? Мальчику, родители которого не могут нанять учителя? Ованес обошелся без наставников и нот. Азы показали ему на базаре уличные музыканты рапсоды, во всяком случае, по многочисленным свидетельствам современников, скрипку он держал на восточный манер, уперев ее в левое колено. Таким образом, он мог одновременно играть и петь, мелодии Гайвазовский подбирал по слуху.
Родители были довольны успехами своего младшего сына, скрипка тоже дело хорошее — ив компании всегда развеселить сможет, а тяжко придется, хотя бы в трактире станет играть. С художеством сложнее — все ведь знают, что без образования можно быть талантливым-расталантливым, а все одно в люди не выбиться. Кто ему будет заказы давать? Портреты семейства, когда его и не знает-то никто? А посему нужно учиться, и не здесь. В Риме или Петербурге. Учиться, совершенствоваться, полезные знакомства заводить. А иначе же как?
Похожие мысли тревожили Якова Христиановича Коха.
«Мальчику уже двенадцать, — расхаживая по мастерской, рассуждал про себя феодосский архитектор. — Еще несколько лет, и будет поздно обращаться с ходатайством в Академию художеств, где нынче берут с четырнадцати. Да и возможно ли обратиться, не будучи человеком сколько-нибудь известным в столице? Кто станет рассматривать протекцию всеми забытого архитектора из крохотного города в Крыму? А значит, пиши я или не пиши, никто из тамошних светил палец о палец не ударит. Мы же с Оником будем ждать год, два, пять… пока родители не пристроят мальчишку в какую-нибудь лавку, как уже определяли в кофейню. А там… прощай талант, прощай маленький гений. Загубили!».
Оставалось последнее: пойти на поклон к кому-нибудь из именитых горожан, а то и сразу же к городничему. Для этого дела Яков Христианович собрал в толстую папку все имеющиеся у него работы Гайвазовского, напялил потрепанный на рукавах и потертый до сального блеска на боках сюртучишко и направился к недавно вернувшемуся со своей обязательной прогулки Александру Ивановичу.
Разумеется, Казначеев сразу опознал манеру Гайвазовского, нашел и эскизы замеченных сегодня солдат. Кинув на кожаные подушки коляски папку и усадив рядом весьма удивленного такой поспешностью архитектора, велел показывать дорогу к дому маленького художника.
Обычно мальчишек, пойманных или уличенных в расписывании чужих стен, отдают на суд родителей, с предписанием как следует высечь негодников. Кроме того, семье вменяется в обязанность произвести необходимый ремонт на свой счет.
На том и делу конец. Но в истории с Айвазовским, или извините, тогда еще Гайвазовским самое плохое волшебным образом преобразуется в прекрасное. И познакомившись с родителями Ованеса, добрейший Александр Иванович сначала пригласил их вместе с юным художником к себе, где Ованес, или, как тут же стал называть его Казначеев, Ваня Гайвазовский, был представлен супруге градоначальника, величавой, точно каменная греческая богиня, Варваре Дмитриевне и их сыну Саше. По счастью, мальчики оказались одногодками и сразу же сдружились. Прощаясь с Оником и его растроганными родителями, Казначеевы вручили мальчику огромную коробку с красками, кисти и бумагу с просьбой не оставлять рисования и бывать у них как можно чаще.
Дальше Казначеев сначала начинает приглашать Ваню Гайвазовского по определенным дням, потом оставлять его у себя на праздники. Градоначальник переводит его из приходской школы в уездное училище, где мальчик попадает в класс, в котором уже учится Саша. После занятий Ваня и Саша проводят время с мусье, который гуляет с ребятами по городу, следя за их поведением и забавляя интересными историями. С родителями он видится по выходным, стараясь принести им гостинец со стола своих благодетелей или просто поговорить, погулять где-нибудь вместе. Проходит еще немного времени, и вот уже к мальчикам нанят учитель рисования — то, что больше всего на свете сейчас нужно Онику. Одновременно Варвара Дмитриевна следит за тем, чтобы пришлого мальчика можно было показывать в свете, не краснея за его плебейские манеры.
Казначеев берет на себя полное содержание юного художника, воспитывая его точно родственника. Вообще, Александру Ивановичу Оник нравился — наконец-то его прежде постоянно жалующийся на скуку сын обрел друга. И не только друга, любознательного, доброго товарища, от которого он мог многое узнать. С которым он делился своими переживаниями, радостями и первыми разочарованиями.
Даже чопорная Варвара Дмитриевна относилась к Онику с понятной снисходительностью, беря его с собой в гости или вызывая в гостиную, когда приезжали к ним. В этом случае Гайвазовский вез с собой скрипку и играл для знакомых и незнакомых людей, находя в этом для себя высшую радость.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
