– А ночь на что? – спросил я.
– А ночь на льва, – отвечал он, преспокойно укладываясь.
– Неужели сегодня?
– Именно, – проговорил он.
Меня бросило в жар, а Жирар захрапел прегромко.
Напрасно напрягал я все умственные способности, чтоб убедить себя, что лев, как говорил Жирар, не что иное, как корова; напрасно старался я думать о других предметах – сон не смыкал моих глаз, и сердце не успокоивалось.
В семь часов товарищ мой проснулся, вытянулся и приподнял голову.
– А вы не спите? – спросил он.
– Нет, не могу!
– Напрасно; ночи холодны; вы ослабнете, и чего доброго – заснете в кусте.
– Ручаюсь, что не засну, – отвечал я.
– То-то, смотрите!
Жирар стал одеваться; потом, осмотрев свое одноствольное солдатское ружье, зарядил его пулею, закинул на плечо, и, отобрав четыре патрона, положил их к себе в карман.
– Куда же? – спросил я, не зная, чему приписать его сборы.
– Как куда? к Горячему Ключу; и вам пора – я готов! – сказал Жирар совершенно спокойно.
– Но где же ваше оружие?
– Вот оно.
– Одно ружье и четыре патрона?
– Ну, да; три лишних.
– На льва!
– На четырех, если попадутся. И он засмеялся.
Я вспомнил содержание открытого листа и успокоился. Одеться и вооружиться двумя двуствольными штуцерами было для меня делом одной минуты; потом, привязав длинный и острый нож к кушаку, я захватил железную рогатину, с которою никогда не расставался, и объявил Жирару, что готов следовать за ним хоть на край света. Мы вышли из шалаша, миновали вал и стали отдаляться от колонии рудокопов. Окрестности Сейбузского Ключа достойны особенного внимания своею разнообразною красотою. Вокруг него виднеются еще и до сих пор развалины очаровательных римских вилл, поросших миртовыми деревьями и густым плющом; из середины развалин струится прозрачный ручей студеной воды, которая, опоясывая долину, смешивается с кипучим потоком Сейбуза. Без всякого сомнения, целью львов была не свинцовая руда, а холодный ключ. Такого мнения был и Жирар, который, подойдя к развалинам, принял влево и направил шаги свои по песчаному берегу речки. Я следовал за ним, оглядываясь во все стороны. По прошествии некоторого времени, он остановился и подозвал меня, указывая на землю.
– Видите ли вы? – спросил он меня.
– Что?
– След льва; и не львенка, а настоящего льва!
Я нагнулся, и действительно, от самой воды тянулась вдавленная полоса шириною в фут; след этот терялся в траве и кустарнике.
– Теперь, – продолжал Жирар, – поверните вправо и, сделав большой круг, обойдите тот куст, что там, на холме, – он указал мне на куст.
– Вижу, – отвечал я, – а вы?
– Я поверну влево и подойду к вам с тылу.
– Но где же команда? – спросил я наивно у Жирара,
– Какая команда?
– Та, которая должна находиться при нас.
– Зачем?
– Как зачем?
– Команда помешает нам охотиться; лев считает людей, и двух не побоится, конечно; а за большее число не ручаюсь.
Я без возражения отправился по назначенному направлению, а он повернул влево.
Солнце село, и луна уже величественно поднялась на горизонте, когда мы сошлись близ куста, указанного Жираром. Кругом роскошно расстилалась долина, испещренная песчаными полосами. Жирар, сбросив с плеча ружье, прислонил его к кусту, вынул из кармана сигару и пригласил меня сделать то же.
Мы уселись рядом и стали преспокойно курить.
– Неужели львы дозволяют вам такие вольности, – заметил я, смеясь, моему товарищу.
– Далеко нет, – отвечал он, – но сегодня он не пожалует; мы репетируем свои роли для послезавтрашнего представления; потом, вы позволите мне, граф, не то чтоб дать наставление, но сообщить вам несколько замечаний, которые касаются до охоты за этими животными?
– Я прошу вас об этом, Жирар, – отвечал я.
– Они ничтожны, но могут пригодиться на случай; и потому, полковник, вы, как гость, займете этот куст, а я, с позволения вашего, спрячусь позади вас за тот курганчик, что вы видите; до него шагов пятнадцать, и мы можем переговариваться. Ружье ваше с взведенным курком должно лежать на коленях: я говорю ружье, потому что лев требует только одного выстрела.
– Вы слишком уверены в моем искусстве, – заметил я.
– Конечно, уверен, граф; иначе не предложил бы вам подобной прогулки; но возвратимся к делу. Видите ли вы сосновый пень, что за речкой? – спросил он, указывая пальцем на черную точку, едва заметную вдали.
– Вижу.
– Около самого пня он пройдет непременно, спустится вправо и снова появится вот тут.
– Как, у этого обрыва?
– Не у обрыва, а из самого обрыва: ну да, пойдет по старому следу.
– Но до обрыва не больше двадцати пяти шагов, – заметил я с невольным трепетом.
– Глаз ваш верен, полковник; тут точно двадцать пять шагов; я их вымерял и воткнул маленький кол; он ясно виден, не правда ли?
Жирар показал мне кол.
– Зачем это?
– Это только обозначает последний шаг льва, – сказал, улыбаясь Жирар.
– Не понимаю.
– Я хотел выразиться поэтически, а в прозе это значит, что, когда лев поравняется с колышком, вы, полковник, приподнимите ружье, он сделает еще шаг, то есть будет находиться от вас в пяти шагах, вы выстрелите – и курок со львом, надеюсь, падут в одно время.
– А если я промахнусь? – воскликнул я невольно.
– Быть не может!
– Однако ж допустим.
– О, тогда, тогда!..
Жирар замялся и увернулся от объяснений последствия.
Мы молча глядели друг на друга; наконец Жирар все-таки улыбаясь, но принужденно, предложил мне сделать ему честь только присутствовать при охоте.
– Я, по совести, – сказал он, – не предвижу никакого рода неудач и не имею причины предвидеть их, потому что я, плохой стрелок, из девяти подобных охот вынес столько же львиных шкур; но кто же поручится, что гость после промаха сделает нам честь пожаловать вторично? А, право, жаль было бы, полковник, отпустить его в вожделенном здравии.
Я посмотрел на Жирара; он смешался.
– Вы говорите не то, что думаете, – сказал я ему с упреком, – вас страшит не потеря добычи, а опасность, которой я неизбежно подвергнусь, не правда ли?
Жирар молчал.
– О, слабость человеческая! – воскликнул я с жаром.
Молчание Жирара заставило меня забыть все до самого благоразумия, и, взяв его за руку, я принудил себя расхохотаться и сказать ему, что я не только не уступаю куста, но даже прошу его не брать с собою ружья, чтоб не подумали другие, будто лев пал не от моей руки.
Успокоенный моими уверениями, Жирар принял веселый вид и предложил мне возвратиться в шалаш, повторяя, что льва до послезавтра ожидать было бы напрасно.
Сон мой был тревожен: вторую ночь мы провели в кусте; а перед утром возвратились в колонию; наконец настала и третья ночь».
– Неужели вы убьете мышь, граф? – спросила, смеясь, Гризи, когда Шелахвич прервал рассказ.
– Хотя бы и мышь, сударыня, – отвечал со вздохом полковник, – но вообразите себе…
– Нет, нет, не говорите вперед! – закричали мы все, – мы требуем продолжения и не дарим вам ни одной секунды третьего дня, ни малейшего ощущения.
Полковник вторично вздохнул и продолжал:
«В третий вечер Жирар проснулся, как и в предыдущие, ровно в семь часов; снова осмотрел ружье, отсчитал четыре патрона и напомнил мне, что час настал.
Вооружась всем своим мужеством, я последовал за товарищем, который на этот раз повел меня по другому направлению.
Солнце еще не скрылось, когда мы достигли куста и расположились сообразно с планом Жирара; я поместился в самом кусте, а он в пятнадцати шагах позади меня.
Сумерек не существует на юге, и луна мгновенно заступила место солнца. Безмолвие ночи прерывалось по временам пронзительным писком шакалов и диким, жалобным криком ночных птиц, быстро носившихся по всем направлениям. Жирар подполз ко мне.
– Мы можем еще побеседовать, – сказал он вполголоса, – и время терпит, а сидеть молча – томительно.
– Я рад; но не развлекла бы беседа нашего внимания?
– О, не беспокойтесь! приближение льва ознаменуется явлением, которое заметить нам не трудно будет.
– А что это за явление? – спросил я с тревожным любопытством.
– Очень обыкновенное, – отвечал Жирар, – вы заметили, что зверя этого чуют лошади и верблюды на расстоянии целой мили? Лошади опускают голову и начинают дрожать, как в лихорадке; а верблюды ложатся и только что не закапываются в песок. За неимением тех и других указателей, судьба посылает нам шакалов, которых вы явственно слышите: не правда ли? Ну, а почуй они приближение желанного нашего гостя – все умолкнет, и тогда мы не только перестанем говорить, но притаим самое дыхание. Лев преаристократическое животное; натуралисты ошибочно причислили его к классу диких зверей, ползающих и пресмыкающихся. Лев раз навсегда составил свой маршрут и следует ему, не сворачивая ни вправо, ни влево; например, на самом пути его находится куст; куст занят чем-то незнакомым: не полагайте, чтоб он бросился в сторону; нет, он, вероятно, остановится; не ускорит, а напротив, убавит шаг, но все-таки пойдет за куст.
