Арсений, чувствуя какую-то неловкость, вышел из машины и направился к дому. Он постучал в дверь, и ему открыл молодой, темноволосый парень, одетый в чёрные брюки и белую рубашку. Они поздоровались, и молодой человек вопросительно посмотрел на Арсения. Тот сказал:
– Я хотел бы поговорить…
– Я слушаю вас.
– А вы здесь за старшего?
– Да, – улыбнулся молодой человек.
Он был невысокого роста, с густо покрытым оспинами лицом. Но это не портило его. А в глубине выразительных тёмных глаз то и дело мелькали огненные сполохи.
– Меня зовут Дима, – продолжал он. – Просто Дима.
И снова приветливо улыбнулся.
Арсений тоже представился.
– Давайте пройдём и поговорим, – сказал Дима.
Они прошли в большую комнату и сели на длинную лавку у стены.
– Я разыскиваю свою жену и дочку: их нет дома, – начал Арсений.
Дима внимательно слушал.
– Понимаете, я уезжал в командировку, а когда вернулся, дома никого не было. Я думаю, что они жили это время у Марии. Они вместе ходят молиться.
– Они ходят к нам? – спросил Дима.
– Я не уверен.
– Они ходят по субботам?
– Наверное. Но я тоже не уверен. Понимаете, я не очень интересовался.
– Понимаю, – сказал Дима. – Знаете что: я здесь недавно. Давайте мы позовём одну женщину. Она-то, уж точно, всех хорошо знает.
Дима вышел в смежную комнату и вернулся с маленькой, худой старушкой.
– Мою жену зовут Аня, – сказал Арсений старушке. – Она с дочкой всё время ходит, с Олей. Шесть лет дочке. И с ними ещё одна женщина – Мария. Я ищу их.
Старушка немного подумала и спросила:
– А сегодня вы их не видели?
– Нет, – ответил Арсений.
– Сегодня не было только Нины: она в больнице, – сказала старушка, обращаясь к Диме.
– А может, они к другим ходят? – спросил старушку Дима. – Может, вы их знаете?
Старушка снова немного подумала и сказала:
– Чтобы с маленькой девочкой – то такую Аню не знаю.
И старушка ушла.
– Сейчас в городе очень много течений и толков христианской веры, – сказал Арсению Дима. – Мы исходим из того, что нельзя отступать от истины. То, что написано в священных книгах, нельзя менять по своей прихоти. Это обман и себя, и Бога. Но есть и другие течения. Я никого не осуждаю: каждый волен выбирать. Так что, может, ваши близкие ходят в другой молитвенный дом.
– Я просто растерялся, – признался Арсений. – Вот и бросился их по городу искать. А к вам приехал потому, что в субботу только здесь собираются верующие.
– Да, – сказал Дима. – Мы не отступаем от заповедей, данных нам Богом. Мы следуем слову Божьему, а не толкуем его в угоду своим желаниям. Но очень многие собираются в воскресенье. Вы не отчаивайтесь: найдутся ваши родные. Может быть, они уже дома и ждут вас.
– Может быть, – согласился Арсений, а про себя подумал: «Ну, и дурак я! Со стороны посмотреть – полнейший дурак! И как это у них ещё хватает терпения со мной разговаривать?»
– Вы извините, что я вас отвлёк, – сказал он Диме.
– Ну что вы! – снова улыбнулся Дима. – Вы можете придти в любое время и по любому делу. Я здесь для того, чтобы помогать людям – верят они в Бога или нет.
Дима проводил Арсения до выхода и сказал на прощанье:
– Я помолюсь за вас. У вас всё будет хорошо. Только вы не спешите сразу думать о плохом.
Арсений сел в машину и поехал домой.
Всю обратную дорогу он злился и на себя, и на жену, и на Марию. «Хоть бы записку написала, что ли, – думал он о жене. – Никакой серьёзности: полностью во власти этой Марии. Нет, с этим надо кончать! А то пустил всё на самотёк».
Он машинально прибавлял и прибавлял газу, пока, к своему удивлению, вдруг не заметил, что едет по городу со скоростью почти сто километров в час. Перед одним из перекрёстков пришлось даже экстренно тормозить, чтобы вписаться в поворот. Накладки тормозных колодок пронзительно завизжали, и от этого звука Арсений словно очнулся.
Куда это мы так торопимся?
Всю жизнь торопимся.
За деньгами, квартирой, машиной.
Поел – не поел – скорее дальше.
Поспал – не поспал – скорее дальше.
Поворот, ещё поворот – скорее доехать, долететь, добежать…
Куда? Что там, в конце пути?
Остановиться бы, оглядеться…
Некогда: время не ждёт!
«Кто вперёд бежит, а кто – наоборот».
Дима стоял на коленях, один, в огромной комнате, и тихо молился, склонив в смирении голову.
2.7
Когда Арсений подъехал к своему дому, Микола уже ждал его, сидя на лавочке во дворе. Арсений поставил машину на обочину, освобождая узкий проезд. Потом вышел и закрыл дверцу на ключ.
– Ты ко мне поднимался? – спросил он Миколу, пожав ему руку.
– Поднимался, закрыто.
– Представляешь, моей дома нету.
– Я тебе свою отдам, – сказал Микола. – И две банки краски. Дал бы больше, но нету.
– Кроме шуток: как только мы уехали, так они и не появлялись.
– С чего ты взял?
– Газеты никто из ящика не вынимал.
Микола ничего не ответил. Они поднялись в квартиру и сели в кухне за стол, на котором ровной стопкой были сложены газеты. Наверное, вид этой стопки произвёл на Миколу сильное впечатление. Он потёр виски кончиками пальцев и, внимательно просмотрев даты на газетах, сказал:
– Ты прав: со второго дня нашего отъезда их никто не забирал.
– Я не знаю, что и подумать, – сказал Арсений.
– Ни записки, ничего?
– Ничего.
– У соседей спрашивал? Может, им сказала?
– Нет, не спрашивал.
– Ну так сходи и спроси.
Арсений вышел на площадку и позвонил в соседнюю квартиру. Через минуту дверь квартиры приоткрылась на цепочке, и соседка – пожилая полная женщина-пенсионерка – вопросительно посмотрела на Арсения. Тот поздоровался и спросил:
– Вы моих не видели? А то я приехал, а их нету.
Женщина ничего не ответила, только отрицательно покачала головой.
– А они ничего не просили передать? Может, записку? – с надеждой спросил Арсений.
Но женщина снова покачала головой, словно не понимала, чего от неё хотят.
– Ладно, извините, – сказал Арсений.
Соседка захлопнула дверь и щёлкнула замком.
Арсений позвонил в другую квартиру, где жил бывший футболист. Тот открыл и, дохнув на Арсения перегаром, спросил:
– Давно приехал? Ну, как там?
– Да вчера приехал, а моих – дома нет. Не знаешь, где они? Ничего не просили передать?
– Не-а, – ответил сосед, и спросил: – «Сотку» потянешь?
– Да нет, спасибо. Я – с Миколой.
Футболист потерял всякий интерес к общению и тоже закрыл дверь.
В третьей квартире никого не было: там проживали муж и жена – «челноки». И застать их дома было практически невозможно.
Арсений вернулся к Миколе.
– Ну? – вопросительно кивнул тот.
– Никто – ничего, – ответил Арсений, присаживаясь за стол. – Что делать – не знаю.
– Бабы, блин, как курицы: ни о чём не думают, – сказал Микола. – Куда она могла поехать?
Ехать Ане было некуда. Отец Арсения уже три года, как умер, и дом в деревне давно продали. А своих родных она не знала: выросла в интернате.
– Некуда ей ехать, кроме как к Марии, – сказал Арсений.
– А где эта Мария живёт? – спросил Микола.
– Если бы я знал, – ответил Арсений.
Микола выбил дробь пальцами по столу.
– Лучше бы моя куда девалась, хоть на пару дней, – пошутил он, но шутка не удалась.
На некоторое время воцарилось молчание, а потом Микола произнёс то, что оба они так не хотели говорить:
– Надо звонить в милицию.
– И что сказать?
– Что есть, то и сказать.
Арсений всячески отгонял от себя мысль, что могло случиться что-то непоправимое. Он думал, что звонок в милицию может стать именно тем «водоразделом», той невидимой, тонкой гранью, из-за которой не будет возврата к прежнему, устоявшемуся укладу жизни. Он боялся, что этот звонок спровоцирует необратимый процесс «цепной реакции», спровоцирует «сход лавины», из-под которой уже невозможно будет выбраться. Поэтому он сказал:
– Если бы что случилось, то у неё паспорт с собой.
Микола немного подумал и согласился.
Но несомненным было одно: надо что-то делать. И это угнетало. Угнетало то, что два серьёзных, сильных мужика не знали, как правильно поступить в сложившейся, не самой, казалось бы, трудной жизненной ситуации.
– Ладно, – наконец, сказал Арсений. – Без паники: иди домой, а завтра я прочешу ещё раз все молитвенные дома. Должен ведь хоть кто-нибудь их знать. Человек – не иголка.
На том и порешили. Микола пошёл домой, понёс деньги своей «ненаглядной», а Арсений остался один в пустой квартире.
Раньше Арсений никогда не оказывался в таком положении: дома всегда кто-то был. И теперь непривычное для него одиночество пугало, беспокоило, не давало посидеть на месте.
Одиноко было не только в квартире, но и в душе.
«Человек один не может. Нельзя теперь, чтобы человек – один…»
